Да здравствует фикус!

– А как мы с тобой в воскресенье, а? – ухмыльнулся он.

– Гордон, честное слово, дам пощечину.

– Не дашь!

Он грубо запустил руку ей за пазуху. Какая-то незнакомая скотина лапала ее, не Розмари, а просто некое женское тело. Рванувшись, она освободилась, но он снова полез, тут Розмари со всего маха вкатила ему оплеуху и отскочила.

– Ты что? – сказал он, потирая щеку (никакой боли, впрочем, не чувствуя).

– Противно, я ухожу. Завтра все сам поймешь.

– Вздор! Мы сейчас найдем кроватку и займемся любовью.

– До свидания! – на бегу кинула она.

Гордон хотел бежать за ней, но ноги налились свинцом. И вообще, ну ее. Он поплелся обратно, найдя все еще стоящего на углу очень мрачного Равелстона, встревоженного как состоянием Гордона, так и парочкой хищно бродивших рядом потаскушек. «В стельку», – вздохнул про себя Равелстон, увидев потное, белое как мел, с одной стороны почему-то (видимо, от алкоголя) воспаленное лицо приятеля.

– Куда вы дели Розмари?

– Ушла, – проговорил Гордон, в качестве объяснения волнообразно махнув рукой.

– Слушайте, Гордон, пора спать.

– Спать, да. Только не в одиночку!

Перед глазами зыбилась жуткая полуночная иллюминация. Гордона охватила смертельная усталость. Лицо горело, тело раскисло и разбухло, череп, казалось, вот-вот треснет. И все это каким-то образом было связано с бешеной пляской мигавшего, заливавшего площадь красно-голубого неона – зловещий блеск обреченной цивилизации, огни тонущего корабля.

– Смотрите, – схватил он за руку Равелстона, – вот так, встречая нас, будет гореть адский огонь.

– Потом обсудим.

Равелстон высматривал свободное такси. Нужно немедленно доставить Гордона домой и уложить. А Гордон силился понять, в экстазе он или в агонии. Трезвая половина с ледяной ясностью видела, что завтра ему захочется убить себя: выкинул деньги на ветер, ограбил Джулию, оскорбил Розмари! Завтра – ох, каково будет завтра! Домой беги, гнала трезвая половина. Однако пьяная половина, посылая к черту малодушие, требовала разгуляться. И пьяная была сильнее трезвой. Светящийся напротив циферблат показывал двадцать минут одиннадцатого. Быстрей, пока открыты пабы! Наrо! La gorge m‘ard![20] Душу вновь вознесло лирической волной. Под рукой обнаружилось что-то гладкое, круглое – а-а, кьянти. Он вынул пробку. Равелстон услышал крик потаскушек и, повернувшись, с ужасом увидел, что Гордон, запрокинув голову, пьет из горлышка.

– Не смейте, Гордон!

Равелстон подскочил, вырвал бутылку. Струйка вина продолжала катиться по рубашке Гордона.

– Вы что, хотите, чтобы вас в полицию забрали?

– Я хочу выпить, – насупился Гордон.

– Черт возьми, здесь нельзя.

– Отведите меня в паб.

Равелстон беспомощно потер переносицу.

– О Господи! Только не на тротуаре! Хорошо, пойдемте.

Гордон тщательно закрыл кьянти пробкой и уцепился за локоть Равелстона (в чем, собственно, не нуждался, поскольку вполне твердо стоял на ногах). Перейдя площадь, они пошли по Хэй-маркет.

В пабе висел густой пивной туман с острым запашком виски. Вдоль стойки теснилась толпа мужчин, со страстью Фауста ловивших последние прекрасные мгновения. Не брезгуя толчеей, Гордон втиснулся между жирным коммивояжером, пившим «Гиннес», и тощим типом, на вид опустившимся майором, которого отличали унылые сосульки усов и весьма краткий лексикон, практически состоявший из «во как!» и «как это?». Гордон бросил на мокрую стойку полкроны:

– Литровую крепкого!

– Где литровые кружки? – прокричала барменша, отмеряя в стакан виски и кося глазом на часы.

– Литровые на верхней полке, Эффи! – зычно откликнулся с другого конца бара хозяин.

Барменша нажала на кран и подвинула пиво. Гордон взялся за ручку, приподнял огромную кружищу. Ну и тяжесть! Интересно, сколько весит? Пинта воды – это фунт с четвертью, а литр… Хватит рассуждать, пей! Долгий-долгий поток прекрасной свежести оросил горло. Гордон выдохнул, слабо икнув. Теперь еще, ну-ка! Следующий глоток, однако, едва не задушил, плеснувшись в носоглотку. Держись, не блевани! Слышалось, как хозяин кричит: «Закрываем! Последние заказы, джентльмены!» Гордон передохнул и снова припал к пиву. А-а-ах! Пусто. В три глотка – неплохо! Он постучал кружкой о стойку:

– Эй, еще сюда!

– Во как! – сказал майор.

– Хорошо пошло! – одобрил коммивояжер.

Оставшийся у входа Равелстон негромко окликнул «Гордон!» и замолчал (неудобно одергивать приятеля). Гордон напрягся – равновесие уже требовало специальных усилий. Голова по-прежнему трещала, тело пухло и плавилось. Вторая кружка показалась еще тяжелей. От запаха тошнило, от вида тоже – моча какая-то. Эта муть сейчас кишки разорвет. А зачем ты сюда явился? Давай, глотай, ну!

И вдруг – о Боже! Горло не захотело пива, или пиву не захотелось в горло, но жидкость хлынула наружу, заливая Гордона, как бедного братца-мышонка. Потоп, спасите! Народ шарахнулся в стороны. Бах! Кружка брякнулась об пол. Быстро поплыли, закружились лица, зеркала, бутылки. Гордон падал, и единственной опорой в смутном, шатком мире нечто недвижно торчащее рядом (пивной кран). Теряя сознание, Гордон цепко ухватился за надежную ось бытия.