Да здравствует Герберт Уэллс!

Тварь стала опытней, и щупальца успевают отдёрнуться! И пока в очередной раз замахивался, получил в лицо заряд какой-то клейкой фигни – брызнувшей прямо из «ротового» отверстия! И такая толстая и мощная оказалась струя: чуть не захлебнулся с переляку! О-о-о…

Вот теперь я понимаю, что чувствовали те, кто попал под действие наших стрелок с парализующим нейротоксином…

Потому что подгибаются вдруг как-то сами-собой ноги, сознание плывёт, в голове словно граната взорвалась!А глаза этак нагло берут и закрываются!..

И я проваливаюсь в ревущую на тысячу глоток темноту. Даже не ощущая боли, когда падаю на каменный пол…

Очнулся уже в сидячем положении. На кровати.

В дверях – мать: кутается в тощенький застиранный халатик, смотрит на меня выпученными со страху глазами, тяжело дышит.

Спрашиваю, криво усмехаясь:

– Кричал, что ли?

Мать наконец входит, садится ко мне, на краешек постели. Кивает:

– Ещё как! Я думала, ты сам проснёшься, ещё после первого раза. А ты… Как завыл, как завыл!.. И ещё такие выкрики… Как будто дерёшься с кем! А что там было на самом деле? Ну, в твоём кошмаре?

Чешу, традиционно, в мокром от пота затылке. Затем пытаюсь пригладить упругий и неподатливый ёжик. Вздыхаю, киваю:

– Всё правильно. Дрался я. С… э-э… чудовищем. Ох и противная штуковина попалась. Злая. Хитрая. Сильная. Уж я её, зар-разу такую!..

– Не может быть. Тогда бы ты радовался. А так, похоже – всё-таки она – тебя!

– Твоя правда, – снова усмехаюсь, дёргая плечами. Говорю же: чуем мы с ней друг друга. Телепатия? А …рен её знает! – Уделала она меня. Ну и ладно. То, что бывает во сне, обычно получается наоборот – в жизни!

– Ну, дай-то Бог… А вообще-то кошмары – это к здоровью. Ну, это по соннику мисс Хассэ. А по Миллеровскому – к неприятностям.

– Ну, я тогда за мисс Хассэ. Даёшь крепкое здоровье и хорошее настроение!

Мать тоже усмехается:

– Даёшь. Может, переоденешься – а то майка буквально насквозь?

– Ну понятно, переоденусь. Вот. Кстати: надо бы снова зайти в военторг, да маек защитного цвета прикупить. А то я из этих… Уже вырос. Да и поизносились они.

– Пожалуй. Ладно, как-нибудь на днях зайду. Ну, или сам зайди – деньги я дам.

– Да не надо. Деньги уж на майки как-нибудь найду. – сам во время разговора скидываю майку, действительно всю тёмную от пота, и одеваю приготовленную на спинке стула сухую, – Может, и носки какие прикуплю. И трусы.

– Ага. Заодно уж и сапоги, и гимнастёрку. А то на днях ты ночью орал: «За родину!» И ещё «Ура!». Воевал, что ли?

– Точно. Воевал. – не помню, чтоб что-то такое мне снилось здесь, дома! Ведь я «воевал» – там, на Базе!!! На четвёртом. Но вон оно как получается. Если уже не помню, что снилось, и как кричал – нужно бы насторожиться. А то крышняк только так съедет…

– А с кем?

– Да с фашистами проклятыми. Ну, их-то – точно уделал!

– Молодец ты мой. Патриот! Защитник Отечества. – она хлопает меня по спине в сухой майке, и говорит, – Спи уже, беспокойное хозяйство! Прадедушка наш уже отвоевался за нас с фашистами…

– Ага. Ну, спокойной ночи. – киваю, ложусь. Мать вздыхает, но тоже кивает, вставая. Уходя, оборачивается через плечо: взгляд чертовски озабоченный, но она старается держаться. Ничего не говорит. Лишь кивает ещё раз, вымучивая улыбку.

Глядя в тусклом свете ночника в потолок, лежу и думаю.

Оно и верно: прадедушка наш успел повоевать. Правда, недолго: с сорок четвёртого по сорок пятый. Зато после Потсдама, куда дошёл с частью, перебросили его в Манчжурию. Уже в июле сорок пятого. И выбивал он оттуда чёртовых япошек весь август. А те – настырные были и упорные. Злые. Себя вообще не жалели… Ну, это так про них уже дед рассказывал, Пулат-ака. Рассказывал, конечно, моей матери.

А мне уже – ничего не рассказывал про прадеда. Похоже, считал, что мне или рано… Или, как почти всем современным молодым – до лампочки. Стриг, короче, всё подрастающее поколение под одну гребёнку…

А мне вот не до лампочки. Горжусь я прадедом.

Может, ещё и поэтому пошёл в Братство. Поддержать честь фамилии. Семьи. И показать распоясавшимся и зарвавшимся, что честь и долг всё-таки превыше стяжательства и пофигизма…

Ладно. Что-то меня от чёртовой гидры на философию потянуло. И социологию. Рановато. Она – только в выпускном. А пока лучше поспать. Завтра снова – в школу.

Утром всё как обычно.

Мать уже ушла. Встаю, умываюсь.Заправляю постель, завтракаю.

До школы приходится бежать: завозился, пока менял бельишко, запасные штаны, и прочие тетрадки – в своём ранце. Но успеваю вовремя: дошёл до класса, когда зазвенело.

Уроки проходят штатно.

В кафешке Сурэновича тоже всё на удивление спокойно. Даже его походная жена сегодня не пришла. Странно. Задницей чую атас. Может, нужно снова поговорить с Рыжим? Пусть-ка возвращается? Или у него ещё аллергия не рассосалась?

Ладно. Посмотрим.

В Братстве сегодня – тоже всё как по накатанной колее. Единственное, что необычно – обед. Раиса-опа сегодня кормит нас отбивными котлетами из говядины с гарниром из пюре. Отбиты кусищи мяса от души, и поистине огромные – чуть не на всю миску. Жуются легко, но челюсти у меня с непривычки слегка побаливают.