Да здравствует трансатлантический туннель! Ура!

– Он ушел во время драки. Серый, один из главных.

Трейси мгновенно оценил ситуацию и кинул Козлищу автоматический пистолет довольно-таки свирепого вида; Козлище поймал его на лету.

– Охраняй пленных. Я хочу, чтобы в живых осталось как можно больше.

Еще не договорив фразу, он прыгнул поперек каюты, и плечом ударив хлипкую дверь, вломился в соседнее помещение вместе с Гасом, уже успевшим перевязать раненую руку платком; распрямившись, Трейси поднял пистолет и сказал:

– Все, кончай. Отплясался.

Человек, которому это было сказано, действительно сразу прекратил делать то, что делал, и медленно выпрямился, держа в руке пачку бумаг. Перед этим он бросал бумаги в металлическую корзину для мусора, в которой плясало неровное, дымное пламя. Когда Гас сообразил, что к чему, он рванулся мимо детектива и ногой опрокинул корзину, чтобы сбить тлеющие огоньки. Только после этого он встал во весь рост и посмотрел на человека, которого они захватили. Глава тайных сил, наконец-то!

Человек действительно, как и сказал Козлище, оказался серым. Он стоял, выпрямившись возле стола, упершись в него одним кулаком, а другой прижимая к груди, и тихо покачивался. С ног до головы он был серым, вся одежда была серой; серые гетры, натянутые на серые туфли, серые брюки и серый хорошо скроенный пиджак, серая ворсистая рубашка, дополненная серым галстуком, серая мягкая шляпа на голове и маска из серой ткани, прикрывавшая целиком лицо, за исключением выглядывавшей из проделанных в материи отверстий пары серых глаз.

– Не двигайтесь, – приказал Трейси, когда рука серого человека потянулась к столу. Серый отдернул руку и ответил напряженным шепотом:

– Здесь, в ящике, – деньги, много денег, это плата тем, снаружи. Все, что вам нужно сделать, – это отвернуться на несколько секунд, я прошу вас. Дайте мне уйти…

– Вы держите меня за дурака, сэр! Я из агентства Пинкертона, нанят компанией Трансатлантического туннеля, и ни одна взятка в мире не заставит меня поступиться своей честью. Вас взяли, и баста. Игра окончена.

От этих слов серый человек съежился с таким трагическим видом, что Гасу невольно захотелось помочь ему. Вся видимость исчезла, серый затрепетал, оглянулся в поисках стула и почти упал на него. Профессиональный детектив Пинкертона остался к этому равнодушным, хотя Гас был тронут; но ведь Трейси уже не раз доводилось прежде задерживать закоренелых преступников – поэтому, когда сыщик заговорил, голос его звучал жестко.

– Ну, а теперь, сэр, вы снимете эту маску сами – или нам сделать это за вас?

– Нет… пожалуйста, нет… – Серый буквально задыхался, но и это не тронуло Трейси. Держа пистолет наготове, он шагнул к серому, разом скомкал маску и шляпу и одним движением отшвырнул их прочь.

У Гаса перехватило дыхание. Перед ним сидел тот, кого он так хорошо знал, тот, кто не вызывал у него подозрений никогда, тот, кто никак не мог находиться сейчас здесь.

– Вы знаете, кто это? – спросил Гас.

– Закоренелый преступник, – ответил Трейси.

– Нет, в том-то и дело, он не преступник. И все же он здесь. В это невозможно поверить.

– Вы что, его знаете?

– Конечно, знаю! Это не кто иной, как Генри Стреттон, уважаемый финансист из Бостона, член нью-йоркского совета директоров компании Трансатлантического туннеля.

– Ну, тогда, похоже, мы наконец взяли кого надо. Вот тебе раз, член совета директоров! Ничего удивительного, что преступники были посвящены во все ваши секреты и могли наносить удары, где им заблагорассудится.

– Я умоляю вас, джентльмены, освободите меня. Бесчестье… моя семья… вам не понять. Если я буду освобожден, то обещаю…

– Нет, – сказал Трейси, и в этом слове прозвучала вся непреложность рока, вся неотвратимая сила судьбы, столь могущественная, что Стреттон опять сник; этой силе нельзя было сопротивляться.

– Да, вы правы, я не должен просить. Безнадежная попытка потерявшего надежду человека. Я обречен, и обречен с самого начала… но у меня не хватило ума вовремя это понять.

– Так почему?! – взорвался Гас. – Что толкнуло вас, уважаемого члена общества, на столь предосудительные действия?

Стреттон медленно перевел на него взгляд, затем улыбнулся холодной улыбкой, в которой не было ни тени веселья.