Дача на Петергофской дороге

— Я… был болен.

— Больны? И серьезно?

— Ездил за город…

Она посмотрела на него с изумлением и отошла, не сказав ни слова. Он скоро собрался с духом, хоть сердце у него все еще билось, как у юноши. Наконец Ида заметила его. Спокойно и тихо было лицо ее. Когда гости занялись рассматриванием какой-то знаменитой картины, купленной хозяином с аукциона, она без малейшего смущения подошла к нему.

— Здравствуйте, Иван Петрович! Вот мы и опять увиделись.

— Давно ли вы возвратились из-за границы, Ида Николаевна? — сказал он наконец спокойным голосом.

— Месяца два.

— Набрались там новых дум и чувств?

— Да, я много передумала в это время; много видела нового и прекрасного. Это путешествие освежило меня.

— Я рад за вас.

— Вы еще не перестали принимать участия в моих радостях и печалях?

— А вы готовы усумниться в этом — бог с вами!

— Мой добрый друг!

Она незаметно пожала ему руку. Он вздрогнул.

— Как ваши дела? — продолжала она. — Не здесь ли ваша жена… познакомьте меня с ней.

— Она умерла.

Минутное молчание.

— О чем вы задумались? — спросил он ее.

— Как странно… Вообразите, — и голос ее задрожал, в свою очередь, — я до сих пор не сказала вам, что я замужем…

— Идочка! — сказал в это время высокий черноволосый мужчина, отделясь от толпы. — Посмотри, как хорош этот отблеск лучей заходящего солнца, как живо это море, — он указал на картину, — не правда ли, chère amie[46], это напоминает благословенный юг?

А. Я. Панаева Степная барышня {83}

Усталый и голодный добрался я до уездного городка П*** и остановился у гостиницы — лучшей в городе, по словам моего ямщика. Навстречу ко мне выбежал слуга. Я потребовал комнату и прибавил:

— Смотри же, только чистую, пожалуйста.

— Уж не побрезгайте, окнами на двор, — умильно глядя на меня, сказал слуга.

Я заглянул на грязный двор, заставленный различными весьма странными экипажами. Под навесом стояли лошади, коровы, бараны. На дворе толпились мужики; шум был ужасный. Желая хорошенько выспаться после трех ночей, проведенных в телеге, я потребовал комнату непременно с окнами на улицу.

— Все занято, — отвечал слуга.

— А налево-то от нас, Архип? — раздался мужской голос над нашими головами.

В окне второго этажа покоились животами на пуховых подушках в ситцевых наволочках старик и старушка.

— Занято! — нехотя отвечал Архип на их замечание.

— Ну так пятый номер, что опорожнил сегодня купец, — подхватила старушка.

— Исправник взял под кого-то! — грубо крикнул Архип.

Благодаря заботливости стариков, мне ничего более не оставалось, как попытать счастья в другом трактире.

— Ты поезжай к немцу, может, у него есть! — заметил старичок моему ямщику.

— Под гору не езди, а ступай низом — тут ближе: я хаживала пешком, — с горячностью прибавила старушка.

Ямщик тронулся, я поклонился старичкам, благодаря за непрошеные услуги. Они отвечали самыми радушными поклонами.

По случаю ярмарки даже все харчевни городишка были битком набиты, и я скоро принужден был возвратиться к первому трактиру. Старички, завидев меня, раскланялись со мной уже как с коротким знакомым и с участием спросили: нашел ли я номер?

— Нет! — отвечал я, выходя из телеги, и обратился к выбежавшему Архипу:

— Давай хоть на двор номер, что делать!

Архип торжественно отвечал:

— Да и его сейчас заняли.

Это известие меня ошеломило.

— Ишь какой, мы ведь тебе сказывали: обожди! Барин, может статься, и вернется, — строго заметила ему старушка и, обратясь ко мне, продолжала с чувством обиженного достоинства: — В ярмарку дворянам здесь места нет: купечество все захватывает, хоть на улице ночуй.

Это меня нисколько не утешило, я пристал к Архипу, чтоб давал мне номер. Архип наотрез объявил, что нет, — разве не выбудет ли кто к вечеру, да и то бог знает!

Я стоял в недоумении, не зная, что делать, как вдруг старичок крикнул слуге:

— Архип, Архип! Проси к нам, мы уступим им одну комнату. Пожалуйте, комнатка изрядная, — прибавил он, обратясь ко мне.

— Милости просим, мы завтра уезжаем, одну ночь и потеснимся, — ничего! — подтвердила старушка.

Я поклонился им, но все еще стоял в нерешимости; старик положил ей конец, дав Архипу приказание тащить с телеги мою поклажу, а сам скрылся; старушка скрылась тоже.

— Что это за люди? — спросил я Архипа, принявшегося за выкладку моих вещей.

— Тутошные помещики! — не без презрения отвечал Архип и как-то двусмысленно спросил, приподняв чемодан: — Тащить, что ль, наверх?

— Как их фамилия?

— Зябликовы! — отвечал Архип.

— Григорий Никифорыч и Авдотья Макаровна приказали просить вашу милость наверх, — сопровождая свои слова низким поклоном, сказала девушка в тиковом платье, с волосами, расчесанными на две косы.

Ей было лет двадцать с лишком. Она имела лицо рябое, некрасивое и сердитое; особенно злобно покосилась она на Архипа, который поглядывал на нее насмешливо.

— Да, пожалуйте! — раздался голос старика над моей головой.

— Что глядишь-то, тащи вверх чемодан, — повелительно прибавил он своей прислужнице.