Дафна

А теперь, зная, что посылка была доставлена ему в день самоубийства, она чувствовала себя жалкой и никчемной. Дафна не знала, начал ли он читать книгу, но надеялась, что нет. Однако, когда она еще до завтрака позвонила Нико, его младшему брату, чтобы расспросить его о подробностях смерти Питера, выяснилось, что книга пришла с первой почтой в офис, который братья совместно занимали на Грейт-Рассел-стрит, и Питер даже отпустил замечание по поводу рукописи. По словам Нико, Питер сказал, что семейная история Бронте производит все-таки немного менее гнетущее впечатление, чем история их собственного семейства.

— А что еще? — спросила Дафна.

— Это все, что я могу тебе сообщить, — сказал Нико. — В пять часов, когда я уходил домой, Питер еще оставался в офисе. По его словам, у него была назначена встреча с неким автором, но, по-видимому, он сразу же пошел в бар отеля «Ройял-корт», некоторое время пил там, а потом перешел дорогу, чтобы спуститься в метро на станции «Слоун-Сквер», и там бросился под первый же пришедший поезд.

Как и предупреждала Маргарет, газеты много писали об этом происшествии, заголовки были повсюду, они западали в память Дафны, как глупая песенка из мюзикла, идущего на Уэст-Энде, или веселый детский стишок: СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК ПИТЕРА ПЭНА. МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ СТАНЕТ ВЗРОСЛЫМ, УМЕР. ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ПИТЕРА ПЭНА.

Газетные заголовки были ужасны, но еще больше Дафна мучила сама себя, воспроизводя мысленно сцену самоубийства: сколько бы ни пыталась она сосредоточить внимание на чем-то другом, но вновь и вновь к ней возвращалась.

…То был вечер вторника, 5 апреля, всего лишь только вчера и целую жизнь назад. В Менабилли дул весенний ветер, и даже городские улицы заполнил свежий воздух — так, во всяком случае, могло показаться тем, кто был молод и полон надежд, — но Питер не чувствовал тепла, не замечал распускающихся на деревьях почек, не ощущал ничего, кроме окружающей его тьмы, когда спешил на станцию метро, спускался по ступенькам, тем же самым, по которым ступала Дафна всякий раз, когда покидала свою лондонскую квартиру или возвращалась в нее. Оказавшись на платформе, он продолжал идти, не глядя на людей вокруг, завороженный видом туннеля, не отрывая от него глаз, готовясь перешагнуть через край платформы и прыгнуть под первый же поезд. И тогда Дафна на какой-то миг увидела его, освещенного прожекторами, в лебедином полете…

Но о чем думал Питер? Дафна не могла представить себе, что происходило в его голове, прежде чем он разбил ее вдребезги, как ни пыталась, когда печатала на машинке письмо для Нико, последнего ныне здравствующего своего кузена. Возможно, ему не понравится ее глупая сентиментальность: она писала, что верит в способность Питера выбраться из тупика Чистилища, окончательно выяснив отношения с дядюшкой Джимом. «Возможно, создавая Питера Пэна, дядюшка Джим посеял губительные для реального Питера семена, — писала она Нико. — Но я могу себе представить, как Питер и дядя Джим жмут друг другу руки, все в конце концов улажено, и Питер бросается в объятия своей матери Сильвии — настал миг, о котором он мечтал почти пятьдесят лет». Дафна, не переставая, стучала по клавишам пишущей машинки, издающим привычный успокаивающий звук, описывала обеды с Питером в «Кафе Ройяль». «Мы разговаривали о дедушке Джордже, который, как ты знаешь, жил некоторое время на Грейт-Рассел-стрит, совсем недалеко от вашего офиса, прежде чем переехал с семьей в Хэмпстед. Мы беседовали о былом иногда с плаксивой ностальгией (после второго бокала дюбонне), а позже — с шумной, непочтительной веселостью (после третьего)».

Дафна перестала печатать, вновь охваченная угрызениями совести. Она подумала, что Питер уже не увидит открытие мемориальной доски на бывшем доме их дедушки на Грейт-Рассел-стрит — эта церемония была намечена на конец марта, но она, Дафна, отложила ее, чтобы закончить свою несчастную книгу о Брэнуэлле, хотя именно Питер взял на себя труд издать письма дедушки. И теперь церемония должна состояться на следующей неделе — слишком поздно для Питера. Бедняга Питер…

«Я горячо верю в загробную жизнь, — продолжала она, — которая, несомненно, была одной из главных тем наших разговоров в „Кафе Ройяль“, а Питер тогда, казалось, не определил своего к ней отношения. Я все твердила, что наши дедушки и бабушки, как, впрочем, и Джеральд с Сильвией, были бы рады видеть, как мы обедаем вместе, а он лишь с сомнением кивал и говорил: „Вероятно, ты права“. Так что, милый Нико, все идет своим чередом».