Дагиды

Между тем несколько рабочих под наблюдением прокурора и полицейского инспектора высвободили и переместили на деревянных катках могильную плиту. Распространился резкий запах гумуса и скошенной травы. Гроб вытащили и поставили рядом с холмиком свежевырытой глинистой земли. Гроб выглядел как новый, даже медные ручки нисколько не позеленели. Плотник ловко и осторожно выполнил свою задачу. Когда крышка была снята, некоторые закричали, другие закрыли лицо руками. Свежая, нежная мертвая девушка покоилась в длинном белом платье. На груди алело яркое пятно. Наступило молчание страшнее истерического воя. Все словно съежились от холода, просквозившего из неведомой расщелины между жизнью и смертью. Голос прокурора срывался хриплыми синкопами:

– Когда было произведено погребение?

– Пять лет тому назад, – ответил, закашлявшись, кто-то.

– Но что могло воспрепятствовать разложению трупа? Доктор, ваше мнение?

Судебный эксперт наклонился над гробом, потом выпрямился и посмотрел на всех озадаченно:

– Ткань пронизана живыми капиллярами.

В этот момент старый Сигурд поднял заступ, который лежал около могильной ямы. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, он размахнулся и с неожиданной силой рубанул горло мертвеца. Словно нож гильотины обрушился – алая кровь брызнула, заструилась по изуродованному телу.

Все засуетились, кто-то кричал о помощи. Кто-то сообразил вырвать заступ из рук старика, который гордо оглядывался, довольный, очевидно, своим действием. Но тут же схватился за голову и принялся рыдать и повизгивать, совсем как ребенок.

– Так будет лучше, – простонал он сквозь слезы. – Вы же видите, так будет лучше. Бедная девочка обретет наконец покой. Еще ее мать, когда… – Его речь перешла в бессвязное бормотанье, и никто более ничего не разобрал.

Ирвин Ольмен окаменел от горя и ужаса.

Его милая ночная подруга… Он потянулся было к ее руке, но не осмелился прикоснуться – он заметил трансформацию: тело Анны разлагалось на глазах. Черноватая жижа, минутой позднее студенистые комья, минутой позднее зернистый пепел…

Кто-то позади него спросил:

– И вы верите в вампиров?

Кто-то категорически заявил:

– Самое лучшее – это сжечь и развеять пепел.

Здесь оставаться незачем. Ирвин незаметно отделился от группы. Он чувствовал себя так, будто его долго молотили кулаками. Он думал о загадочной судьбе Анны в этом мире и в ином, об их фатальной встрече, об отчаянном порыве старого Сигурда, который один знал, но что именно?..

Никто, по-видимому, не обратил внимания на его уход. Он издали видел, что дискуссия у раскрытого гроба продолжается. Потом все начали расходиться, только полицейский инспектор остался ждать каких-то инструкций. Все это уже не имело никакого значения.

Ирвин долго бродил по кладбищу. Ему хотелось еще раз взглянуть… Но еще более хотелось убежать куда угодно, забыть как можно скорее кошмар разлагающейся на глазах плоти.

Он услышал скрип ветвей, поднял голову и увидел черную птицу. Он вспомнил хриплый птичий крик после страшного удара заступом. Теперь птица, неуклюже перелетая, почти перепрыгивая с дерева на дерево, торопилась за ним по кладбищенским аллеям.

Он бросился бежать, достиг проклятой лязгающей решетки, прыгнул в машину. Птица, казалось, потеряла его из виду, бросаясь в затяжные зигзаги. Но когда машина тронулась, птица спланировала и уверенно полетела за ней.

Донатьен и ее судьба

Надобно похоронить старые и дурные песни, тяжелые и тоскливые сны. Но где мне найти достаточно вместительный гроб для этого? 

Генрих Гейне

Донатьен остановилась и рассмотрела дом.

«Это очень злой дом», – решила она.

Дом действительно не внушал ни малейшей симпатии. Тесный и высокий. Дверь когда-то покрасили зеленой краской, и время не прибавило ей прелести. Черную плиту у порога заметно стерли бесчисленные ноги. На уровне земли – решетчатое окно. Чуть выше поднятой руки еще окно, потом два других соответственно на каждом этаже. На окнах мятые грязные занавески.

«Самый подходящий дом для этого», – вздохнула Донатьен.

Мрачный, серый. Стены в омерзительной коросте чешуйчатой проказы. Внутри, должно быть, пахнет прогорклым жиром и сточной канавой.

Донатьен отступила несколько шагов, пытаясь преодолеть брезгливость. Ей ужасно хотелось повернуться и бежать от этого дома, из этого квартала, где блуждает лохматая тень преступления, соучастия, лжесвидетельства.

На улице ни души. Напротив – маленькая жалкая лавчонка. Донатьен могла различить витрину с позолоченными полками, где были выставлены старые слепки и довольно крупных размеров статуэтка – маленькой девочки, сколько можно разглядеть. Донатьен пересекла улицу и приблизилась к витрине, довольная даже таким скупым развлечением.

На плече гипсовой девочки сидела птица об одном крыле.