Дагиды

Я опустил глаза, боясь заметить неискренность в его взгляде, и невольно обратил внимание на его ноги. Любопытной формы ботинки, отделанные замшей, с черными застежками.

Он добавил:

– Сами посудите, что я мог бы делать у вас?

Справедливо. Этот мужчина, гладко выбритый, элегантный и сдержанный, основательно поколебал мою уверенность.

– Но может быть, – настаивал я без всякой убежденности, – может быть, вы заметили кого-нибудь, выходящего из этой двери?

Новый удивленный и сочувствующий взгляд.

– Успокойтесь. Пока я проходил мимо вашей двери, на улице не было ни единой души, уверяю вас. Вам приснилось, надо полагать.

– Приснилось?

Я оглядел улицу. На тротуаре и мостовой лежала яркая прямоугольная полоса, пробитая нашими двумя тенями. Несмотря на холодное время года, было довольно тепло. В светлом сумраке неба ползли густые облака. Ничего себе «приснилось»! В моих ушах еще отзывались шаги на лестнице, сердце еще вздрагивало при воспоминании о шуме закрывающейся двери. Я запахнул пальто и машинально потер одну голую ногу о другую. Неизвестный продолжал смотреть на меня сочувственно.

– Холодно так стоять. Идите и постарайтесь заснуть. Доброй ночи.

Боже мой, заснуть! Я содрогнулся от этих слов. Лечь в постель и заснуть? Остаться одному в доме? Никогда, ни за что! Этот человек не должен, не может меня так оставить. Но как сказать?

Словно цепляясь за последнюю надежду, я схватил его кисть обеими руками:

– Не оставляйте меня одного, умоляю вас! Ах, если б вы только знали!

Благожелательное лицо незнакомца изменилось. Несмотря на видимое спокойствие, угадывалось некоторое замешательство. Если мое присутствие провоцировало не страх, то, во всяком случае, что-то родственное: неуютность, желание оказаться где угодно в другом месте, стесненность, порожденную навязчивостью субъекта, которого неудобно резко оборвать.

Он помолчал немного, потом заговорил:

– Вы просто взвинчены, вы находитесь под влиянием вашего кошмара. Выпейте холодной воды и ложитесь в постель.

Но я уже увлек его в коридор и захлопнул дверь. Господи! Тот же самый мучительный треск! Нет, я не спал! Все что угодно, только не спал!

– Позвольте ваше пальто, – быстро и категорически попросил я.

Удивленный незнакомец не сопротивлялся, протянул мне шляпу, потом снял пальто, скроенное наподобие сюртука дуэлиста.

Почему это слово пришло мне в голову? Вероятно, потому, что визитер предстал в тонкой шелковой рубашке с кружевными манжетами, словно герой Стендаля.

Он подошел к зеркалу и, улыбаясь, слегка пригладил волосы. Но, верно ли, он улыбался? Мне показалось, что лицо, отраженное в зеркале, имело совсем иное выражение… Безразличная вежливость с оттенком коварства. Что-то трудноопределимое, дразнящее, беспокойное…

Это впечатление скользнуло и пропало. Незнакомец повернулся ко мне, ожидая приглашения.

Меня одолевало сомнение в его искренности. Что, если он солгал? Вдруг это и есть автор зловещих шагов, который вырвал меня из постели, которого, вопреки всякому разуму и всякой осторожности, я дружески позвал в то самое место, откуда он столь недавно удалился?

Однако было слишком поздно менять решение. Мы закрылись от внешнего мира. Нечто возникло между нами помимо моей утомленной воли. Вялым жестом (трудно сказать, что, собственно, этот жест выражал – раздражение или гостеприимство) я пригласил его пройти.

Мы поднялись в салон и разместились в глубоких креслах друг против друга. Настольная лампа рассеивала мягкий свет в нашем углу, скрывая темнотой остальное пространство. Некоторое время сидели молча. Потом гость, слегка наклонясь, заговорил:

– Хотя мое имя вам ничего не скажет, приличие требует, чтобы я представился. Доктор Вавилон… Только случай, – продолжал он, – завел меня в вашу окрестность, но я слишком уважаю причуды судьбы, чтобы отклонить ваше предложение. Может статься, нам действительно есть что поведать друг другу.

Впрочем, насколько я помню, говорил в основном гость. Он рассказывал о себе с той ошеломительной откровенностью, коей отличаются пассажиры в поезде или самолете: убежденные, что встреча единственная и последняя, они часто поверяют нам чуть ли не самые интимные секреты своей жизни. Он был женат, обманут, осмеян. Глубокая сердечная рана и растерзанное самолюбие, несмотря на годы, еще кровоточили.

Хотя он и обходил некоторые щекотливые моменты, я понял, что холодная решимость не растаяла со временем и что он отнюдь не отчаялся встретить тех, кого столь долго и целеустремленно искал.

Потом он пожаловался на жестокую усталость и поднялся попрощаться. Я удержал его.

– Послушайте, у меня наверху есть комната для гостей. Там все приготовлено. Сделайте мне… удовольствие, проведите ночь здесь. Всему виной моя нервозность… я так вас задержал. Ну куда вы пойдете в такой час?

Я даже не поинтересовался, где он квартирует. В отеле или где-нибудь у друзей? Не все ли равно, в сущности? Я решил проявить гостеприимство до конца. К тому же я чувствовал, что доктор Вавилон, столь куртуазный и даже чопорный, каким-то образом вплетен в капризный узел событий. Пусть уж все идет как идет.