Дай лапу

Она лизнула ему руку, извинилась за опоздание и легла у ног.

— Это ты меня извини, — сказал Колобков.

И подбросил в костер дров.

На следующий день после завтрака они пошли гулять.

Когда огибали пруд, Колобков вдруг вспомнил, как сторож мылся в пруду, и подумал, почему бы ему Дамку не искупать. Маша права, от собачки очень уж сильно пахнет. Если Дамка поплавает, станет чистой, то он, может быть, пустит ее жить если не в дом, то хотя бы на веранду. На улице уже становится прохладно, могут зарядить дожди. Как она там, бедная, под лавочкой? Все-таки это не по-человечески — так обращаться с собакой. Если сама она настолько деликатна, что не просится в дом, поближе к теплу и уюту, это не значит, что человек должен быть таким черствым, сухим и безжалостным.

Колобков бросил в воду палку и приказал:

— Фас! Вперед! Вон он! Возьми!

Дамка, однако, смотрела на него и не понимала, что он от нее хочет.

Колобков бросил другую палку и опять крикнул:

— Фас!

Дамка попятилась и робко присела.

Тогда Колобков прихватил ее за шиворот, размахнулся и забросил подальше в пруд.

Дамка вынырнула и, суматошно ударяя по воде лапами, испуганно задрав голову, поплыла к берегу.

Колобков смотрел, как она смешно барахтается, и смеялся.

Когда она вышла на берег, ее было не узнать. Мокрая шерсть обвисла на животе, спинка прогнулась, тонкие короткие ножки вздрагивали и подгибались. Она выглядела напуганной и растерянной, на морде было написано, что она сильно переволновалась. До сих пор никто ее в пруд не бросал. Пока добиралась до берега, пережила страх и ужас, в общем — глубокий стресс.

— Пловчиха ты — класс, — улыбался Колобков. — Олимпийская чемпионка.

Дамка передернула шерстью, разбрызгивая застрявшие капли и, не разделяя восторгов Колобкова, боязливо отошла от него в сторону.

Он решил повторить эту процедуру с купанием. Но собачка, как только он к ней приближался, от него отбегала, не позволяла взять себя в руки.

— Дурочка, — сказал Колобков. — Воду надо любить. Не мыться — это же негигиенично.

На обратном пути Дамку неожиданно окликнула девочка лет восьми.

Дамка взвизгнула от избытка чувств, подогнула колени и в точности так, как когда-то при знакомстве с Колобковым, легла на живот и подобострастно поползла навстречу девочке, размахивая хвостом.

Девочка присела и погладила Дамку. Судя по тому, как они друг на друга смотрели, с какой лаской общались, девочка и Дамка когда-то были дружны. Может быть, какое-то время собачка жила на даче вместе с ней, как теперь живет у Колобкова. За нею ухаживали ее бывшие хозяева. Одни из многочисленных ее бывших хозяев.

«Неблагодарная», — подумал Колобков, ощутив вдруг укол ревности, какую-то злую обиду. Чувство это было для него неожиданное и такое острое, что он долго не мог унять его, подавить.

Девочка убежала, Дамка, как ни в чем не бывало, засеменила рядом с Колобковым, а он все шел, и сердился, и думал. Разговаривал сам с собой. Бранил ее и вместе с тем оправдывал.

Он не собственник, и прав у него нет на нее никаких. Она свободна. И вольна выбирать себе любого хозяина. Тем более временного хозяина, который может уехать и приехать, когда ему вздумается. Он ведь тоже вынужден будет уехать. А она останется. Потому что здесь родилась и живет, здесь ее дом, хотя дома своего в общепринятом смысле у нее нет. Свой дом должен быть у каждой собаки, и она тоже хочет, чтобы он у нее был. Всё еще надеется, что он у нее когда-нибудь будет, причем, именно здесь, в дачном поселке или поблизости. Поэтому она всегда остается. Ее бросают люди, которых она успела полюбить, с которыми всякий раз связывает надежды иметь собственный дом. А она остается. Они ее бросают, потом, может быть, возвращаются, как, наверное, родители этой девочки. И она их прощает. Ни досады, ни обиды, ни злости эта несчастная маленькая собачка ни на кого не держит.

У бездомных собак большая душа и незлопамятное сердце. Истерзанная душа и огромное любвеобильное сердце.

3

Отпуску Колобкова закончился. Накануне его отъезда с дачи к брату приехала Маша, чтобы помочь законсервировать дачу на зиму. Вдвоем они убрали посуду, одежду, постельные принадлежности, заколотили ставни крест-накрест досками.

И утром пешком отправились на станцию.

Доехать до станции на автобусе было значительно проще, а по времени много быстрее. Маша так и собиралась сделать, но Колобков уговорил ее идти пешком, напрямик через лес и потом еще полем. Потому что, как он объяснил, Дамка будет нервничать и прыгать в автобус, как уже было однажды, и ему не хотелось бы расстраиваться, переживая это во второй раз. А незнакомой дорогой, уверял он, она далеко не пойдет. Она же трусиха, и там, за лесом, широкое поле, где она прежде вряд ли бывала, еще дальше чужая для нее деревня, кладбище и чужие свирепые деревенские псы. Она испугается и вернется обратно.

Сам Колобков, правда, не слишком верил в то, что говорил. Про себя думал: «Только не автобусом. Это ужасно — снова ее вытолкнуть. Еще раз сделать это я уже не смогу. А в незнакомом месте она испугается. Может быть, испугается…»