Дай лапу

— Я помню… Серьезно, Бур. Я что-то за тебя беспокоюсь. Как-то на душе тревожно.

— Ерунда, не бери в голову.

— Скоро моя хозяйка явится. Пойдем с нами?

— Куда?

— Немного прогуляемся. Здесь, во дворе. Возле лечебницы.

— Я бы с удовольствием, честно говоря. Лукьян Лукич не разрешает.

— А мы его и спрашивать не станем. Пойдем, и всё.

— А хозяйка твоя? Возражать не будет?

— Мне? Попробовала бы она возразить. Она у меня шелковая.

— Я же на трех лапах. Еле-еле хожу.

— А нам спешить некуда.

3

Мягкий желтый свет бра падал пучком-конусом на стол, заставленный чашками с остывающим чаем, пустыми тарелками, хлебницей.

— Не сердись, — сказала Ирина Сергеевна.

Денис двинул из-под себя табурет, пискляво чиркнувший по полу, и демонстративно ушел к себе, заперся. И сейчас же телефонный аппарат затренькал — сел названивать приятелям.

— Нет, Глеб, — сказала Ирина Сергеевна, стряхивая пепел. — Нет.

— Ну, хорошо. Давай спокойно, без эмоций. Подумаем еще раз.

Она вяло помола плечами.

— Как хочешь.

— Хромой, увечный. Жалкий. Это же постоянный укор.

— И пусть.

— Ему нужна сиделка.

— Это легко решается.

— Пес на трех лапах. Все глазеют. Всем его жалко. Сплетни, пересуды.

— Что делать — потерпим.

— Во имя чего? Объясни мне. Вылечить его мы не сможем. Охранять его старость? Ждать, чтобы похоронить?

— Пусть так.

— Глупо. Он всего лишь собака. Собака, пойми.

— Тише. Я слышу.

— Собака, Ир. Пес. Они живут десять — пятнадцать лет. Бурбон прожил шесть.

— Он жив.

— Мог и умереть… Если бы не Виктор.

— Он жив, Глеб. Жив.

— Ну как ты не понимаешь? Не жилец он на этом свете. Он обречен. Будет сохнуть и чахнуть у нас на глазах. Подумай. Представь. Что за обстановка? Что за климат будет у нас дома?

— Не хуже, чем сейчас.

— Ошибаешься. Я знаю, что такое безнадежный больной в доме. Мой отец…

— Не надо.

— В конце концов, я не хочу. Понимаешь? Мне же с ним возиться, вы же с Денисом нежненькие, себялюбцы, вам наплевать.

Ирина Сергеевна отвернулась и, прекратив бессмысленный спор, принялась мыть посуду. Звонко зацокали вилки в раковине, ложки, зашумела вода.

Глеб Матвеевич сидел с опущенными плечами, жадно потягивая сигаретный дым. Последние дни, когда надо было что-то решать, они с женой и сыном постоянно говорили об этом — до оскомины, до того, что стали противны друг другу. Спасительный выход для всех, для каждого в отдельности и для семьи Глеб Матвеевич видел теперь только в том, чтобы избавиться от Бурбона. Может быть, даже не забирать его из лечебницы.

Ирина Сергеевна замедленными движениями водила губкой по давно уже чистой тарелке. Спина ее, перекрещенная лямками фартука, была чужая.

— Пап, — позвал Денис, выглянув из своей комнаты. — Тебя к телефону.

Глеб Матвеевич взял трубку параллельного аппарата.

— Слушаю вас… Да… Здравствуйте, Лукьян Лукич… Хорошо. Когда?… Да, конечно, не беспокойтесь… Как вам удобно… Минутку, я соображу… Устраивает, Лукьян Лукич… Всего доброго, до свиданья.

— Что с ним? — спросила Ирина Сергеевна.

— Говорит, держать бессмысленно. Даже во вред. Надо забирать.

— Поедешь? Когда?

— Сейчас, — упавшим голосом сказал Глеб Матвеевич.

— А что ты кислый, па? — Денис расслабленно стоял на пороге кухни. — Нормально же всё.

— Нормально, говоришь? — усмехнулся Глеб Матвеевич. — А кто с ним возиться будет? Ты?

— А хоть и я, — спокойно сказал Денис.

Глеб Матвеевич удивленно на него посмотрел.

— Мать, ты слышишь?

— А что тут такого? — всё так же спокойно рассуждал Денис. — И возьмусь.

— Нет, ты серьезно?

— Вполне.

Ирина Сергеевна подошла и поцеловала сына в волосы.

— Я тебе помогу, — сказала тихо.

— Сам справлюсь. Один.

— Мешать я тебе не собираюсь, — уточнила Ирина Сергеевна. — Сам так сам. Я просто хотела сказать, если будет вдруг тяжело, я помогу.

Глеб Матвеевич, не веря, отказываясь верить, изумленно разглядывал собственного сына.

— Берешься, значит?

— Ага, — небрежно подтвердил Денис.

Глеб Матвеевич улыбнулся.

— Удивил, — сказал он. — Не ожидал… Настоящий мужской поступок. Ты понимаешь, как это серьезно?… Ответственно. Очень даже ответственно.

— Между прочим, быть человеком, — обняв сына, с благодарной улыбкой, радуясь, напомнила Ирина Сергеевна, — значит чувствовать свою ответственность.

— Подумаешь, — пожал плечами Денис. — Что тут такого?

4

Исхудалый, жалкий, со свалявшейся шерстью, Бурбон кособоко стоял возле машины, покачиваясь на трех лапах.

Омертвелую левую заднюю держал на весу, выставив вперед, как штык. Слабо шевелил опавшими ушами, часто моргал и щурился от непривычного света и белизны.

Со второго этажа лечебницы, продираясь сквозь окна и стены, слетал тоскливый вой Марты.

— Я ваш должник, Лукьян Лукич. Спасибо.

— Не за что, это наша работа.

— Сам сможет?

— В машину? Нет.

— А раньше — только моргни.

— У вас будут с ним сложности.

— Догадываюсь, — вздохнул Глеб Матвеевич, открывая заднюю дверцу.

— Разрешите, я.

— Что вы, не стоит.

— Хочу поухаживать за ним напоследок.

Лукьян Лукич взял безропотного пса на руки и поставил в машину между передними и задними сиденьями.