Колючий, пробирающий до костей ветер, метель. Снег с округлых макушек сдувало в низины. Сугробы намело по колено. А у меня, между прочим, ручной клади порядочно, рюкзак и неподъемная сумка, пес, хотя и отваги недюжинной, но которому все-таки по западным меркам перевалило за сто лет, и юная, лишенная такелажного опыта Франсуаза со склочным нравом, к тому же не подозревающая, что ее ждет. Гадкая непредсказуемость ее характера нервировала больше всего. Я вынужден был собираться тайком. Совершал неподобающие моему возрасту отвлекающие маневры, чтобы она раньше времени не заподозрила, что мы без ее позволения, под нашу с Минькой общую безответственность, меняем ей среду обитания, в сущности, ломаем жизнь. Прежде всего я тщательно приготовил в дорогу себя. В галоши натолкал пакли, ею же обмотал ноги до икр, перевязал тесьмой, две шапки на голову натянул — вязанку, а сверху ушанку, шарф на шею, куртку на плечи и поверх нее Ленкин махровый халат. Остатки еды скормил животным. Медлить было нельзя, а я всё не мог решить, как бы попроще, без ссор, нытья и грубой перепалки, справиться с Франсуазой. Пробовал сунуть ее в сумку на молнии, упрятать, как куклу, в чемодан — она меня чуть не загрызла. Царапалась и дралась с такой страстью, словно я ее злейший враг и пытаюсь ее погубить. Минька, наблюдая эту недостойную сцену, жестко критиковал подругу за столь дикие предположения. Убеждал, что она темная, глупая, провинциалка и просто счастья своего не понимает.
Тем не менее лишь с помощью пса удалось ее успокоить и приманить. Я сунул ее, буквально затолкал за пазуху, застегнул куртку. А чтобы она ненароком не вывалилась по дороге, в качестве дополнительной страховки перетянул халат крест-накрест автомобильным фалом. Под горлом оставил дырочку небольшую, пусть кошка дышит.
—
С превеликой осторожностью, опустившись на корточки, я нацепил рюкзак и связал с ним сумку. В эту минуту я готов был на любые лишения, лишь бы Франсуаза чувствовала себя комфортно.
Минька вспомнил:
—
— Конечно. Прости.
Мы содержательно помолчали.
— Ну, с Богом, ребятки.
Повесили на сарайчик замок, окинули прощальным взором занесенную снегом обитель. Я закурил, и мы тронулись в путь.
Мела поземка. Мглою заволокло дали, и где твердь кончается и начинается небо — не различишь. В овраг я спускался ощупкой, выверяя каждый шаг. Минька топал за мной след в след, частенько проваливался по самую холку, шел мужественно, не роптал. А Франсуаза вскоре запсиховала.
—
—
Разругавшись, всполошная Франсуаза под курткой с силой упиралась лапками мне в грудь. В поисках свободы глупое животное пыталось ослабить путы и в дым разорвать ненавистные оковы. Я был начеку. Волей-неволей приходилось останавливаться и принимать меры. Иначе погибнет. Всё насмарку. Я теснее прижимал ее. Призвав на помощь всё свое красноречие, льстил ей, врал и ласкал до тех пор, пока она снова не затихла. Минька использовал вынужденные паузы с толком — для сбережения и без того скудных сил. Расслаблялся по своей системе. Ему было труднее всех. Борода в сосульках и инее, из пасти валил морозный пар. Когда же я с сочувствием посматривал на него, он жмурился и всем своим видом показывал, что для жалости я выбрал неподходящее время.
—
— Держись, дедуня. Вот там, за рощицей, дорога тверже.
—
Овраг мы прошли без потерь. Пакля моя уцелела, не разболталась. Минька прополз на брюхе самое топкое место и не выглядел сломленным или выбившимся из сил. Скорее слегка перевозбужденным, сам себе удивляясь, что такое ему по плечу. Слава богу, Франсуаза вела себя в низинке так, будто с новой участью примирилась.