Дай мне руку, тьма

Телекомментаторы и главные редактора газет дошли до того, что связали нападение на Эдди Брюэра с первыми признаками апокалипсиса, в результате чего вокруг церкви в его приходе Лоуэр Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Таким образом, Эдди Брюэр, безвестный священнослужитель и весьма скромный человек, претендовал на звание мученика, независимо от того, умрет он или нет.

Правда, все это не имеет ничего общего с кошмаром, навалившимся на меня и еще нескольких человек два месяца тому назад, кошмаром, стоившим мне ранений, которые, по мнению врачей, должны будут когда-нибудь зажить, хотя моя правая рука до сих пор не обрела былую чувствительность, а рубцы на лице иногда сильно горят, хотя ради них я отрастил бороду. Нет, тяжело раненный священник и серийный убийца, вошедший в мою жизнь, недавняя «этническая чистка», проведенная в бывшей советской республике, или мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или другой киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта и еще не пойманный — все они никак не связаны между собой.

Но иногда меня не покидает ощущение, что это не так, и что все они связаны какой-то невидимой нитью, и что если б нам удалось вычислить, где она начинается, и потянуть за нее, все стало бы на свои места, загадка была бы разгадана.

Как уже отмечалось, свою бороду я начал отращивать с Дня Благодарения. Первая в моей жизни борода, и она вызывает у меня постоянное удивление, особенно по утрам, когда смотрюсь в зеркало. Можно подумать, я по ночам мечтаю о гладкой коже, как у младенца, которого овевают только сладостные ветры да материнская нежность.

Мой офис — «Кензи & Дженнаро: частные расследования» — закрыт. Полагаю, в нем сейчас раздолье для пыли и пауков: возможно, первая паутина расположилась в углу позади моего письменного стола, вторая — за столом Энджи, которая ушла в конце ноября, и я стараюсь не думать о ней. И о Грейс Коул тоже. И о ее дочери Мэй. И вообще ни о чем.

В соборе на противоположной стороне улицы закончилась месса, и большинство прихожан, видимо, по причине необычайно теплой погоды — где-то выше нуля даже после захода солнца — разбрелись вокруг, и их звонкие голоса в ночном воздухе желали друг другу доброго здоровья и веселых праздников. Слышны были замечания по поводу погоды: до чего неустойчива она была весь год — лето холодное, а осень теплая, затем внезапно ударили холода, и ничего удивительного, если рождественское утро преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.

Кое-кто вспомнил Эдди Брюэра, о нем поговорили немного, но не слишком долго, чтобы не портить себе праздничное настроение. Но все-таки, вздыхали они, как безумен этот мир! Безумен, безумен, безумен… Слышалось то тут, то там.

Совсем недавно я просиживал здесь почти все свое время. С балкона мог наблюдать за людьми. И хотя зачастую бывало холодновато, от чего моя больная рука деревенела, а зубы били мелкую дробь, единственное, что удерживало меня здесь, это человеческие голоса.

По утрам я выносил свой кофе на свежий воздух и сидел здесь, наблюдая за школьным двором напротив. Мальчишки в голубых спортивных штанишках и таких же галстуках и девчонки в светлых беретах и клетчатых юбочках гонялись друг за другом по площадке. Их резкие выкрики и стремительные движения, их неуемная энергия действовали на меня по-разному: то утомляюще, то вдохновляюще, в зависимости от настроения. В плохие дни их возгласы, казалось, вонзались в мой хребет как осколки стекла. В хорошие же, несмотря на мои невеселые воспоминания, я чувствовал прилив бодрости, своего рода глоток свежего воздуха.

В конечном итоге, написал он, остается боль. Каждый раз, когда я ощущал ее, я открывал конверт и вынимал записку.

Объявился он той теплой осенью, когда погода, казалось, совершенно вышла из своего графика, когда все вокруг перевернулось и стало с ног на голову: к примеру, вы смотрите в яму в земле и видите там звезды и созвездия, а взглянув на небо, — грязь и свисающие деревья. Как если бы кто-то ударил ладонью по глобусу и весь мир, по крайней мере мой собственный, пошел кругом.

Иногда ко мне заходили Бубба, Ричи, Девин или Оскар. Мы сидели, болтали о футбольных матчах, о боулинге или просто о фильмах. Мы не говорили ни о прошлой осени, ни о Грейс, ни о Мэй. Мы не вспоминали Энджи. И мы никогда не говорили о нем. Он сделал свое черное дело, и нечего говорить об этом.

В конечном итоге, сказал он, остается боль.

Эти слова, написанные на клочке белой бумаги, размером 8 на 11, заворожили меня. Такие простые, они иногда кажутся мне высеченными на камне.

Глава 1

Наш офис находился в башне, и мы с Энджи как раз пытались привести в порядок кондиционер, когда позвонил Эрик Голт.

Обычно середина октября в Новой Англии такова, что поломка кондиционера не вызывает осложнений. Сломанный обогреватель — другое дело. Но осень была не совсем нормальной. В два часа дня температура достигала двадцати с лишним градусов, а жалюзи на окнах все еще сохраняли влажный и удушливый запах лета.

— Может, нам позвать кого-нибудь, — сказала Энджи.