Дай-сан

Потом Уксмаль-Чак повернулся к ним спиной и вышел из здания. Его шаги, удаляющиеся вниз по ступеням, далеко разносились во влажном ночном воздухе.

Кабал-Ксиу вздохнул и заметно расслабился.

— Знаешь, возможно, он прав.

— Может быть, — отозвалась Кин-Коба.

Повернувшись к иероглифам на стене, Кабал-Ксиу заговорил, и голос его иногда звучал так, будто он читал древние письмена:

— Столько катунов прошло после гибели маджапанов, нашего возлюбленного народа, столько бесплодных катунов, и лишь пророчество Книги Балама держит нас здесь в ожидании — в ожидании катуна, отмеченного новым пришествием Ке-Ацатля.

Он подал знак, и Кин-Коба безмолвно встала рядом с ним, глядя на стену с иероглифами.

— И вот он уже наступает. Катун Ке-Ацатля возвращается в полночь мира, в час, когда воплощается первозданность и начинается эра шестая — время для возвращения маджапанов.

Ронин, застывший в тени одной из арок, знаком велел Мойши следовать за Укмаль-Чаком, а сам остался послушать.

— Он может пойти посмотреть, на месте мы или нет, — шепнул он Мойши на ухо. — Встретимся в твоей комнате попозже.

И он опять повернулся к двоим, стоявшим на свету от горящей жаровни.

— Происхождение маджапанов окутано тайной, — продолжал Кабал-Ксиу. — Они принесли с собой знание и могущество из эпохи, предшествовавшей появлению человека. Потом маджапаны жили в стране, где жара и джунгли; на земле, окруженной бездонным морем, что кишело чудовищными созданиями. От своих могучих богов получили они великие дары и знания, но они были прокляты, ибо явились на свет в конце Старых Времен, а когда подошло время пришествия человека, случились великие потрясения земли, воды и небес.

И жрецы, предсказывавшие катаклизмы, ибо тогда уже существовала великая Книга Балама, пришли к маджапанам, и собрали их на бескрайней равнине у берегов бушующего моря, и принялись уговаривать их строить корабли, говоря так: «Теперь надо вам строить крепкие корабли, дабы плыть через моря, ибо страны, где родились вы, скоро не станет. Если и суждено маджапанам выжить, это будет в иной земле».

И преисполнились маджапаны страха, ибо не были эти люди хорошими моряками и никогда не любили море, и топтались они беспорядочно на берегу, и спорили друг с другом. И тогда сказали им жрецы: «Не бойтесь вы ни высоких волн, ни чудовищ из темных глубин, ибо истинная опасность — здесь. Скоро земля наша станет черной и красной, и извергнет она ядовитый дым с серой, и прольется тогда кровь земли. И расколется твердь на части, и навечно провалится в бездонные недра, и воды сомкнутся над ней, как сцепленные руки».

Так говорили жрецы, и маджапаны послушались их и построили корабли для спасения своего. И взошли они на корабли, взяв с собой только детей и пищу, а остальное имущество бросив. Жрецы же забрали священные свитки свои и ушли, а громадные богатства маджапанов брошенными лежали.

Так маджапаны оставили обреченную землю свою, чьи недра сгорали уже в огне окончания Старых Времен, и жрецы разделили, четверть отправив на север, четверть — на юг, четверть — на восток и четверть — на запад.

Так и случилось, что маджапаны пришли на сей остров — на этот обширный кусок известняка, поднимающийся со дна моря. И здесь основали они Ксич-Чи, город своих праотцев, истинный город.

Только здесь маджапаны не смешались с нарождающейся новой расой людей, наводнивших мир. Только здесь сохранили они чистоту крови. А когда узрели они Чакмооля, они поняли сразу, что это есть воплощение Тцатлипоки.

— И теперь, — выдохнула Кин-Коба, низкий голос которой дрожал в густом воздухе, — в катун Ке-Ацатля, на рассвете эры шестой, первые из маджапанов вернулись в священный свой город, где этой ночью может случиться великое возрождение. Тцатлипоки придет, дабы снова узреть свой Ксич-Чи.

* * *

Подтеки воды, последние напоминания о ливне, при свете луны превращались в озерца платины. Игра света и тени, в переливах которой, кажется, оживали резные камни. Мистическая история, высеченная на незыблемых гранях. Когда-то великий, сейчас это город мертвых, думал Ронин, бесшумно следуя за Кин-Кобой, которая шла быстрым шагом по улицам в пляшущих зыбких бликах. Наверное, эти трое — жертвы неумолимого времени — сошли с ума от затянувшегося одиночества. И они явно не маджапаны, эти загадочные хранители Ксич-Чи. Какие они, интересно, под своими кошачьими масками, пытался представить Ронин, передвигаясь из тени в тень, вдоль грани каменной пирамиды. Похожи они или нет на фигуры с пиктограмм, запечатленных в архитектуре Ксич-Чи?

Этот город казался видением из сна. Исполинские каменные капители как будто парили в воздухе, выдаваясь из остающихся в тени стен; широкие площади с покатыми стенами зданий, увенчанными зубцами, представляли собой вереницу наклонных плоскостей; пирамиды, сложенные из бесчисленных уступов и густо покрытые резными иероглифами, казались поэтому зыбкими и неустойчивыми.