Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями

– Допустим, что живу я сейчас не в Тадж-Махале. А почему мне жить хорошо, когда другие американцы живут так скверно?

– Может быть, перестань они верить во всякую чепуху, вроде твоего Денежного Потока, да возьмись как следует за работу, они и жить стали бы не так скверно.

– А если нет Денежного Потока, откуда же ко мне каждый день притекает десять тысяч долларов? Хотя вся моя работа – дремать да почесываться и еще изредка отвечать на телефонные звонки?

– Пока еще у нас в Америке каждый может нажить капитал.

– Конечно, лишь бы еще смолоду кто-то показал ему, откуда деньги льются рекой, разъяснил, что честным путем ничего не добиться, что настоящую работу лучше послать к чертят, забыть, что каждый должен получать по труду и всякую такую ерундистику, и просто подобраться к Денежному Потоку, «Иди туда, где собрались богачи, заправилы, сказал бы я такому юнцу, поучись у них, как обделывать дела. Они падки на лесть, но и запугать их легко. Ты к ним подольстись как следует или пугни их как следует. И вдруг они безлунной ночью приложат палец к губам – тише, мол, не шуми, и поведут тебя во тьме ночной к самому широкому, самому глубокому Денежному Потоку в истории Человечества. И тебе укажут, где твое место на берегу, и выдадут тебе персональный черпак – черпай себе вволю, лакай вовсю, только не хлюпай слишком громко, чтобы бедняки не услыхали…»

Сенатор крепко выругался.

– Что ты, отец, зачем ты так? – Голос Элиота прозвучал очень ласково.

Сенатор выругался еще крепче.

– Почему в наших разговорах каждый раз возникает такая горечь, такая напряженность? Я так тебя люблю.

– Ты похож на человека, который встал бы на углу с роликом туалетной бумаги, где на каждом квадратике написано: «Я вас люблю». И всякому, кто бы ни прошел, выдавал бы такой квадратик с надписью. Не нужна мне твоя туалетная бумажка.

– Не понимаю, какое тут сходство с туалетной бумагой?

– Пока ты не бросишь пить, ты вообще ничего не поймешь. – Голос сенатора дрогнул: – Передаю трубку твоей жене. Ты понимаешь, что ты ее потерял? Понимаешь, какой она была прекрасной женой?

– Элиот?.. – испуганно, чуть слышно окликнула его Сильвия.

Бедняжка весила не больше, чем подвенечная фата.

– Сильвия. – Голос звучал суховато, твердо, без волнения. Элиот писал ей тысячу раз, звонил без конца. И сейчас она с ним впервые заговорила.

– Я… я понимаю, что вела себя нехорошо.

– Зато вполне по-человечески.

– А разве я могла иначе?

– Нет.

– А кто мог бы?

– Насколько я понимаю, никто.

– Элиот…

– Да?

– Как… как они все?

– Здесь?

– Везде.

– Прекрасно.

– Я рада.

Пауза…

– Если я начну расспрашивать про… про кого-нибудь, я заплачу.

– Не спрашивай.

– У кого-то родился ребенок?

– Не спрашивай.

– Ты, кажется, сказал отцу, что кто-то родил.

– Не спрашивай.

– У кого ребенок, Элиот? Скажи, я хочу знать.

– О господи боже, не спрашивай.

– Скажи, скажи мне!

– У Мэри Моди.

– Близнецы?

– Ну конечно.

И тут Элиот выдал себя с головой: он явно не питал никаких иллюзий насчет тех, кому посвятил свою жизнь.

– И вырастут они, наверное, поджигателями, – добавил он, так как семейство Моди славилось не только частым рождением близнецов, но и преступными поджогами.

– А малыши славные?

– Да я их не видел, – сказал Элиот раздраженным тоном, которым он не говорил с ней при других.

– А ты им уже послал подарок?

– С чего ты взяла, что я все еще рассылаю подарки? – Речь шла о том, что Элиот обычно посылал в подарок каждому новорожденному в округе акцию одной из своих машиностроительных компаний.

– Разве ты больше ничего не посылаешь?

– Ну посылаю, посылаю. – По его тону было слышно, как ему это осточертело.

– Голос у тебя усталый.

– Телефон плохо работает.

– Расскажи, какие у тебя новости?

– Моя жена по совету врачей разводится со мной.

– Неужели нельзя обойти эту новость?

Сильвия не шутила, горечь звучала в ее голосе: зачем касаться этой трагедии? Не надо было обсуждать.

– Топ-топ, обошли, – равнодушно сказал Элиот.

Элиот отпил глоток «Южной услады», но не насладился, а закашлялся.

Закашлялся и его отец. Это было случайное совпадение: отец с сыном, оба безутешные, оба – неудачники, одновременно раскашлялись. Кашель услыхала не только Сильвия, но и Норман Мушари. Мушари, незаметно выскользнув из гостиной, нашел отводную трубку в кабинете сенатора, и уши у него так и горели, когда он подслушивал разговор с Элиотом.

– Что ж, мне, наверное, пора проститься с тобой, – виновато сказала Сильвия. Лицо у нее было залито слезами.

– Это уж пусть решает твой врач.

– Передай – передай всем привет.

– Непременно, непременно!

– Скажи, что я постоянно вижу их во сне.

– Это для них большая честь.

– Поздравь Мэри Моди с рождением близнецов.

– Обязательно. Завтра буду их крестить.

– Крестить? – Этого Сильвия не ожидала.

У Мушари забегали глаза.

– Я… я не знала, что ты… что ты этим занимаешься, – опасливо проговорила Сильвия.

Мушари с удовольствием услыхал тревогу в ее голосе. Подтверждались все его подозрения: безумие Элиота явно прогрессировало, и он уже начинал впадать в религиозное помешательство.