Дай вам Бог здоровья, мистер Розуотер

Художник я в мечтах – ты это знаешь.
А может быть, не знаешь. Да, – и скульптор.
Тебя давным-давно здесь не видать,
И это – как толчок моим рукам – играть
С невидимым каким-то матерьялом
И мысленно его, как глину, формовать.
Наверное, ты очень удивишься,
Узнав, что стал бы делать я с тобой:
К примеру – будь я около тебя,
Когда ты, лежа, этот стих читаешь,
Я попросил бы: «Приоткрой живот», —
Чтоб ногтем левого большого пальца
Я мог бы провести черту в пять дюймов
Над темным треугольником волос,
А правым указательным коснуться
Чудесной ямочки на животе
И замереть, не отнимая рук,
На полчаса, —
А может быть, и дольше.
Что, странно?
Ну еще бы…

Сенатор был глубоко шокирован упоминанием о «темном треугольнике волос». Он сам видел очень мало голых людей, раз пять-шесть в жизни, и для него всякое упоминание о растительности на теле было самым неприличным, самым нецензурным выражением на свете.

Элиот уже вышел из уборной, голый, волосатый, вытираясь чайным полотенцем. Полотенце было новое, нестираное, на нем виднелся ярлычок с ценой. Сенатор окаменел от жуткого ощущения, что на него со всех сторон с непреодолимой силой хлынула чудовищная грязь, невыразимая непристойность.

Элиот ничего не замечал. В полной невинности он продолжал вытираться чайным полотенцем, потом швырнул его в корзину для мусора. Зазвонил черный телефон.

– Фонд Розуотера. Чем могу вам помочь?

– Мистер Розуотер, – сказал женский голос. – Сейчас по радио передавали про вас.

– Да ну? – Элиот машинально стал почесывать низ живота. Ничего предосудительного в этом не было. Он просто подергивал курчавую прядку волос, выпрямлял ее и отпускал, вытягивал и снова отпускал.

– Говорили, будто кто-то собирается доказать, что вы сумасшедший.

– Не беспокойтесь, дорогая моя. Близок локоть, да не укусишь.

– Ох, мистер Розуотер, если вы уедете и не вернетесь, мы тут все без вас умрем.

– Даю вам честное благородное слово, что я сюда вернусь. Верите мне?

– А вдруг они вас не выпустят?

– Вы думаете, что я и на самом деле сумасшедший?

– Да как вам сказать…

– Говорите что угодно!

– Я все время думаю – а вдруг люди решат, что вы сумасшедший, раз вы столько заботитесь о таких людях, как мы.

– А вы где-нибудь встречали людей, которым больше нужна забота, дорогая моя?

– Нет, я отсюда никогда не выезжала.

– А стоило бы посмотреть. Вот я вернусь и устрою вам поездку в Нью-Йорк, ладно?

– Господи, да вы же больше никогда не вернетесь.

– Я дал вам честное слово.

– Знаю, знаю. Все равно мы нутром чуем, это в воздухе носится – не вернетесь вы сюда, и все.

Элиоту попалась одна чудная волосинка. Он ее тянул-тянул, а она все не кончалась. Оказалось, что в ней чуть ли не фут длины. Элиот недоверчиво посмотрел на свой волосок, взглянул на отца, явно гордясь таким феноменом. Сенатор побагровел.

– Мы уж тут придумывали, как бы вас проводить получше, мистер Розуотер, – продолжал женский голос. – Хотели устроить парад с флагами, цветами, плакатами. Но ничего не выйдет. Очень мы все боимся.

– Чего?

– Не знаю, – сказала она и повесила трубку.

* * *

Элиот натянул новые спортивные шорты. Как только он их надел, его отец мрачно буркнул:

– Элиот!

– Сэр? – Элиот с удовольствием растянул большими пальцами эластичный поясок шортов. – Здорово она держит, эта штука. Я совсем забыл, как здорово чувствовать поддержку.

Сенатор взорвался.

– За что ты меня ненавидишь? – заорал он.

Элиот был совершенно ошеломлен:

– Ненавижу тебя, отец? Что ты! Да я вообще не знаю ненависти!

– Почему же ты каждым своим словом, каждым жестом стараешься оскорбить меня?

– Вовсе нет!

– Понятия не имею, какое зло я тебе причинил, за что ты со мной теперь расплачиваешься, хотя, по-моему, ты уже отплатил мне сторицей.

Элиот был в ужасе:

– Отец, прошу тебя…

– Замолчи! Ты только будешь оскорблять меня без конца, а я больше не вынесу!

– Бога ради, отец! Я всегда тебя любил.

– Любил? – с горечью бросил сенатор. – Говоришь, ты меня любил? Да ты меня так любил, что разбил вдребезги все мои надежды, все мои идеалы. Скажешь, что ты и Сильвию любил, да?

Элиот заткнул уши.

Сенатор что-то кричал, брызгая слюной. И Элиот, не слыша слов, читал по губам страшную историю о том, как он загубил жизнь и разрушил здоровье женщины, чьей единственной виной была любовь к нему, Элиоту.

Сенатор вылетел из комнаты, грохнув дверью.