ДайсМен или человек жребия

Без всякой причины я разражался смехом, неадекватно реагировал на ситуации — злился, пугался или проявлял сочувствие в гораздо большей степени, чем того требовалось. Я вел себя непоследовательно. Был то веселым, то грустным; временами четко выражал свои мысли, был серьезным и умным; временами — абсурдным, рассеянным и тупым. Лишь то обстоятельство, что я проходил анализ у Джейка, позволяло мне свободно ходить по улицам. Поскольку я не учинял никакого насилия, люди могли чувствовать себя сравнительно спокойно: «Бедный доктор Райнхарт, но доктор Экштейн ему поможет».

Лил всё больше тревожилась за меня, но, поскольку Жребий всегда отвергал вариант возможности рассказать ей правду, я продолжал находить полурациональные объяснения своим глупостям. Она разговаривала и с Джейком, и с Арлин, и с доктором Манном, и у каждого находились стопроцентно рациональные и, как правило, блестящие объяснения происходящему, но, к несчастью, никаких предложений, как положить этому конец, у них не было.

— Подождите годик или два… — доброжелательно сказал Лил доктор Манн, и она, по ее словам, едва удержалась, чтобы не закричать. Я заверил ее, что постараюсь лучше контролировать свои прихоти.

Национальный Месячник Избавления от Привычек, естественно, делу не помог. Как расстраиваются люди, когда сталкиваются с распадом поведенческих моделей! Расстраиваются, а может, испытывают радость. Мой бег трусцой на работу, мои абсурдные речи, нечестивые попытки соблазнить бесполую и неподкупную мисс Рейнголд, мое пьянство, безрассудное поведение с пациентами — все это повергало тех, кто был тому свидетелем, в шок и смятение, но я начал замечать, что это доставляло им и удовольствие.

Как нас веселит и радует иррациональное, бесполезное, абсурдное! Мы жаждем этого, и эта жажда вырывается наружу вопреки всем ограничениям морали и здравого смысла. Мятежи, революции, катастрофы — как они бодрят. Какая скука читать день за днем одни и те же новости. Боже мой, хоть бы что-нибудь произошло — только бы разрушились шаблоны.

К концу того месяца я мечтал: вот если бы Никсон напился и сказал кому-нибудь: «Да пошел ты, приятель». Вот если бы Уильям Бакли или Билли Грэхем сказали:

«Среди моих лучших друзей есть коммунисты»; если бы спортивный комментатор один разок сказал: «Какая скучная игра, ребята». Но этого никогда не происходит. И потому мы едем в Форт-Лодердейл[75], во Вьетнам, в Марокко — или разводимся, или заводим роман, или ищем новую работу, новый район, новый наркотик, отчаянно пытаясь найти что-то новое. Модели, шаблоны — о, как же разорвать эти цепи! Но мы тащим за собой наши старые «я», а они сковывают весь наш опыт своими крепкими дубовыми рамками.

Однако по большому счету, Национальный Месячник Избавления от Привычек особой пользы не принес; я закончил тем, что в какой-то момент позволил Жребию решать, когда ложиться и сколько спать. Сон урывками в случайно выбранное время быстро сделал меня раздражительным, усталым, а иногда заносчивым, в особенности под воздействием наркотика или алкоголя. Жребий также определял на трехдневный период, когда я должен был есть, умываться, бриться и чистить зубы. В результате раз или два застал себя за тем, что пользуюсь своей портативной электробритвой посреди сутолоки мид-тауна[76] (прохожие оглядывались в поисках съемочной группы), чищу зубы в туалете ночного клуба, принимаю ванну и обтираюсь у Вика Тани, обедаю в 4 утра в «Недикс»[77].

В другой раз Жребий приказал обострить мою восприимчивость и проживать каждую минуту с полным осознанием происходящего. Это оказалось потрясающим эстетическим опытом. Я представлял себя Уолтером Пейтером[78], Джоном Раскиным[79] и Оскаром Уайльдом вместе взятыми. Первое, что я осознал в «День Эстетической Восприимчивости», — это что у меня насморк. Возможно, он уже был у меня многие месяцы, даже годы, а я его не замечал. В январе же благодаря этому случайному приказу Жребия я осознал, что периодически втягиваемый ноздрями воздух проходит через какую-то накопившуюся слизь, что производило звук, обычно обозначаемый как «шмыганье носом». Если бы не Жребий, я бы так и остался бесчувственным невежей.