ДайсМен или человек жребия

Я поставил полный поднос напитков на диван, подошел к Джине сзади, раскинул руки и наконец заключил в свои ладони эти два изумительных холма. Они были горячими, потными, крепкими, и я мычал от удовольствия. Пока я сжимал и пощипывал ее, сосал соленый пот ее шеи, я почувствовал, что Джина опять размахнулась и хлестнула Остерфлада по ягодицам, и после короткой паузы опять движение вверх, «бац!» — и мы с Остерфладом замычали, хотя, очевидно, по разным причинам. Потом Джина повернулась ко мне, и мы превратились в два горячих рта, исследующих бесконечные влажные, змееподобные недра друг друга. Мои руки сняли с нее кожаную юбку и гладили ее выпяченные ягодицы и зарывались во всё что могли. Вскоре мой мир состоял из ртов, громадных полостей и движений спутанных языков, погружающихся и погружаемых в бесконечность, кусающихся и кусаемых, поднимающихся и падающих, наполняющих и опустошающих. Вдруг я почувствовал, как что-то скребет меня за ногу.

— Пить, — сказал Остерфлад. — Пить, долбаный убийца. В последний раз.

С неохотой я оторвал руки от Джины, как во сне пошел к дивану и принес ему желанный напиток.

84

Дорогой доктор Райнхарт!

Я люблю Вас. Жребий сказал, что я должна Вас любить, и я люблю. Жребий велел отдать себя Вам, и я отдам. Я Ваша.

Искренне Ваша,

Элейн Симпсон (8 лет)

Дорогой доктор Райнхарт!

В деле Фиггерс против штата Нью-Хэмпшир вердикт о виновности в нападении с нанесением побоев был обжалован защитой м-ра Фиггерса на том основании, что обвиняемый не отвечал за свои действия, отдав свою свободную волю в руки Жребия [sic[154]], как рекомендовал ему его психиатр, доктор Ральф Плезент из Конкорда. К сожалению, доктор Плезент оставил свою двадцатилетнюю практику и исчез без следа, но известно, что он был последователем разработанной Вами дайс-терапии.

Не могли бы Вы ответить нам, на самом ли деле сегодня у квалифицированных врачей, использующих передовые методы психотерапии, стало общей практикой рекомендовать пациентам отказаться от своей свободной воли, отдав ее в руки Жребия [sic]? В судебном преследовании м-ра Фиггерса и попытках отклонить его апелляцию мы испытывали определенные затруднения вследствие нашей неосведомленности о последних достижениях в психотерапии.

С уважением,

Джозеф Л. Тинг,

окружной прокурор,

Гумбольдт, М. X.

85

Остерфлад корчился, стоя на четвереньках, и неразборчиво мычал, хватаясь за живот, когда ремень полоснул его по спине еще дважды.

Подставной задорный закадровый смех из телевизора весело растекался по комнате и по ковру, весело журча над скрюченным торсом Остерфлада, вверх по длинным, потным, испачканным спермой ногам Джины, над ее упругими мокрыми грудями, над моим мокрым ртом, пускающим слюну по ее шее, и вниз по моим влажным груди и животу, чтобы, наконец, весело зажурчать и отразиться эхом в бесконечных усердных чувственных трудах моей мощной промасленной плоти в складках расплавленной, медовой, осуществляющей священные движения, медленно колышущейся священной чаши Джины. Она стонала, держа безжизненный ремень у своего бедра; я рос и тек в этом священном движении сотворения, мои раскрытые ладони скользнули по ее утомленным рукам, чтобы снова обхватить ее влажные круглые упругие холмы с острыми вершинами. Красивый мужчина с глупым выражением лица сказал:

— Но я не люблю секс! — и смех обрушился на нас ослиным криком. Остерфлад бормотал, что никогда больше этого не будет делать и что-то про маленьких сучек и про мальчиков, твердя «бей меня, бей меня». Он проглотил две трети скотча со стрихнином, который я ему дал, но остальное выплюнул, утверждая, что это яд.

Джина схватила меня за яйца и теснее вжалась в меня, но потом вдруг вырвалась, переступила через Остерфлада, будто он был лужей блевотины на ковре, взяла стул с прямой спинкой и поставила посредине ковра в нескольких футах от него. Я срывал с себя остатки одежды настолько быстро, насколько это было возможно в замедленной съемке, но прежде, чем я закончил и едва успел сесть на стул, Джина снова направила божественный инструмент в себя, обняла меня ногами и с удовлетворенным детским вздохом принялась насаживать свою кипящую плоть на мою жесткую кость.

Одно короткое мгновение она смотрела широко раскрытыми карими глазами в мои глаза, а потом меня атаковали ее губы и рот, и нас унесло в два струящихся мира. Мои громадные руки как миниатюрные осьминоги усердно трудились над прекрасными круглыми упругими чашами ее ягодиц. Я сжимал, и она двигалась быстрее, я толкал, и она прижималась теснее, накатывая складки своей вагины на меня волнами, и я исследовал языком ее горло, она описывала круги, а я шел по прямой. Оторвав свой рот от моего, она отвела свою голову от моей и сказала резко:

— Соси меня, соси меня, — и взяла свои груди в руки и протянула мне.

Я приложил рот к ее груди, и когда целовал, сосал и покусывал, она простонала:

— Я женщина! Я женщина!

— Я знаю, знаю, — сказал я, перебираясь от одного холма горячего соленого меда к другому. Она прижала мою голову к себе.

— Сильнее, сильнее, — стонала она.