Дайте им умереть

Вспыхнули под потолком лампы, замерцали спросонья и осветили целую груду оружия, попадавшего на пол со стены: не выдержали основательно проржавевшие и давно не менявшиеся крюки?.. некое сотрясение привело древнюю сталь в движение?.. две алебарды сорвались с самого верха и увлекли за собой висевших ниже собратьев? — так или иначе, часть экспозиции, занимавшая дальнюю стену зала как раз напротив открытой двери в каморку Лейлы), грудой тускло поблескивающего металла лежала сейчас на полу.

Успокоив прибежавшего на шум сторожа, Рашид и Лейла принялись водворять экспонаты на место, с сожалением отметив, что одна сабля-талвар все-таки переломилась у крестовины. К счастью, это была не бог весть какая ценность — Рашид подозревал в талваре новодел прошлого, максимум позапрошлого века, а Лейла и руководство музея сомневались и не желали относить саблю в запасники; но так или иначе, привести оружие в годный для экспонирования вид было вполне возможно.

А рубиться экспонатом все равно никто не собирался.

Минут двадцать они занимались развешиванием клинков по своим местам, и всякий раз, когда Рашид касался очередного орудия убийства предков, его пробирала смутная дрожь, словно от слабого электрического разряда. — С ним уже бывало нечто подобное, когда он брал в руки предполагаемый Гвениль, лежавший сейчас на столе в комнатке Лейлы.

«Нервы, — подумал историк, пытаясь успокоиться. — Тут стальные тросы нужны, а не нервы…»

Он врал сам себе.

Дело было не в нервах.

Вернее, не в одних только нервах.

Лейла молчала и хмурилась.

Когда они закончили, руки Рашида дрожали; чтобы окончательно успокоиться, он вышел через черный ход во двор музея — перекурить.

«Ничего особенного, — убеждал себя Рашид, делая глубокую затяжку. — Ничего особенного не произошло. Бывает…»

Когда сигарета начала обжигать ему пальцы, хаким выбросил окурок, взлохматил волосы не свойственным ему залихватским движением и со вздохом вернулся в музей.

Двуручный меч на столе Лейлы был сдвинут с прежнего места на три-четыре пальца влево — наверняка Рашид сам и зацепил его ненароком, выбегая из комнаты на грохот, — так что аль-Шинби пришлось опять совмещать рисунок с клинком.

Потом эспадон со всеми предосторожностями был водружен на прежнее место, и Лейла, смущенно улыбаясь, заперла дверь комнатушки.

Изнутри.

Лейла не любила раздеваться при свете, но когда нетерпеливые руки Рашида… Именно в такие минуты стыдливая кинокамера, твердо убежденная в необходимости блюсти нравственность зрителя, отворачивается и начинает разглядывать пляску языков огня в камине.

За неимением камина пришлось разглядывать настольную лампу под матово-зеленым абажуром, но недолго — вскоре лампа погасла.

* * *

Следующая неделя прошла под знаком «Звездного часа» — в мектебе начались очередные экзамены, и Рашид был занят по горло. На научную работу времени практически не оставалось; потускнели, начав мало-помалу забываться, удивительный сон и ночной переполох в музее; даже с Лейлой он не виделся, договорившись по телефону встретиться после окончания сессии. Правда, Рашид урвал часок проявить и напечатать фотографии — прекрасные снимки меча с наложенным эскизом захватника соседствовали с парой чуть смазавшихся изображений странной девочки, заинтересовавшей хайль-баши Фаршедварда. Одну из карточек аль-Шинби при первой же встрече вручил госпоже Коушут, сказав почти правду — что подобрал оброненную ею фотографию в коридоре мектеба. Неистовая Зейри посмотрела на Рашида так, будто хаким украл у нее фото при непристойных обстоятельствах. Даже не поблагодарив, она сунула снимок в сумочку и гордо удалилась.

Впрочем, это досадное происшествие быстро выветрилось у историка из головы.

Но все проходит, о чем знал еще легендарный царь Сулейман, — закончилась сумбурная сессия, которую руководство мектеба приказало уложить в строго определенный звездами промежуток времени. Светила сдвинулись на небосклоне, и ученики вместе с учителями облегченно вздохнули — вскоре должны были начаться долгожданные каникулы, и каждый лелеял по этому поводу определенные планы.

Выйдя на парадное крыльцо мектеба, Рашид окинул взглядом обширный парк, рассеченный аккуратными дорожками — мелкий гравий сверкал на солнце, и дальние корпуса тонули в зелени, — после чего с наслаждением потянулся.

Все! Свобода!

Он достал сигарету, щелкнул зажигалкой, выпустил вереницу сизых колечек и неспешно двинулся по выложенной брекчией центральной аллее к решетке ограды.

У ворот сгрудилось стадо автомобилей, среди которых вожаком выделялся роскошный черный «Чауш». По аллее, обгоняя Рашида, с криками неслись дети, размахивая портфелями и сумками, навстречу чадам уже спешили улыбающиеся родители; среди последних опять-таки выделялся чернобородый красавец, из той породы «настоящих мужчин», что не представляют себе жизни без сигары в зубах и перстней на всех пальцах. Худенькая девчушка, подбежав, повисла на крутой шее бородача, и тот ласково загудел в розовое девчачье ухо, вынув наконец изо рта свою замечательную сигару.