Дайте им умереть

— Господин ар-Рави в чем-то сомневается?

И голос под стать векселю — мягкий, превосходной выделки, хоть под ноги стели вместо ковра, хоть в чужой рот суй вместо кляпа…

— Как можно, почтеннейший! Просто бедный меняла давным-давно не держал в руках безделиц, стоящих целого состояния! Вы хотите получить всю сумму наличными?

Большой Равиль слегка поднял брови в конце вопроса: дескать, поймите, дорогой мой, в наше смутное время по улицам ночной Хины — да еще с мешком золотых динаров! — ходят либо безумцы, либо знакомцы самого миршаба, «владыки ночи»! Вы, трижды дорогой мой, из каких будете: из первых или из вторых?

Человек, принесший вексель, улыбнулся. Он явился в лавку Равиля, когда день уже готовился уступить домогательствам вечера, — круглолицый, маленький, румяные щечки, холеная бородка с тщательно сбритыми усами (дурбанская мода, но гость менее всего походил на смуглокожих верзил-дурбанцев); представившись Кадалем Хануманом, лекарем из забытого Творцом городка на окраине Мэйланя, гость многократно поинтересовался благополучием хозяина и лишь потом протянул именной клочок кожи.

Равиль задумчиво огладил свою собственную бороду, пышное украшение с завитыми кончиками прядей, только недавно начавшую седеть, несмотря на годы.

Сослаться на поздний час и отложить выплату до завтра? — естественно, взамен предложив уважаемому Кадалю гостеприимство и кров! За пловом и вином гость разговорится, и тогда станет ясно: впрямь ли стоит сей мягкоголосый лекарь таких клейм, какие дорого ценятся вдоль всего Фаррского тракта…

— Впрочем, если временные заботы одолевают господина ар-Рави, — голос лекаря превратился в сплошную патоку, от которой слипались уши, — то не отложить ли нам дела до завтрашнего утра? Ночь дана умелым для умения, усталым для отдыха, а истосковавшимся по беседе — для Благой мысли, Благого слова и Благого дела! Не так ли?

Внутри Большого Равиля дернулась потаенная струна, словно слепой певец-чангир спьяну зацепил инструмент, и тот отозвался протяжным стоном. Неужели?! Неужели подозрения превратятся в счастье от встречи с единомышленником?! Творец-с-сотней-имен, не мучь, не кидай кость псу своему, чтобы тут же отобрать ее у несчастного!

А гость усмешливо глядел на саррафа, молчал, топорщил жидкую бороденку, чесал мочку левого уха двумя пальцами, большим и безымянным, так что золотая сережка в виде шарика поминутно сверкала в отблесках пламени очага.

Иного доказательства не требовалось.

Спустя полчаса они шли прочь от запертой лавки: Большой Равиль, меняла из менял, и тишайший лекарь Кадаль.

Два шейха «Аламута», разгромленного нечестивым эмиром Даудом Абу-Салимом двенадцать лет тому назад, да будут шайтаны на том свете вечно трепать кишки проклятого!

Впрочем, почему «будут»?! — уже треплют, уже, и по ночам Равиль ар-Рави сладко улыбался во сне, заново переживая миг триумфа, когда Кабирский Эмират хоронил своего эмира.

Равиль не сомневался: в эти минуты пророк Гасан ас-Саббах тоже смотрит вниз из седьмого рая небесных сфер, и счастье сияет на лице пророка.

…Позади двоих лениво тащился Альборз-пахлаван, племянник, охранник и телохранитель Равиля.

Кому какое дело — сарраф с клиентом из лавки идут, ночь на дворе, темень тьмущая, страшновато без богатыря за спиной… охохоньки, кому сказать: в Эмирате страшно бродить под звездами!

Судьба наша горькая!

Двуручная секира за плечом Альборза-пахлавана ловила серповидным лезвием звездные лучи — словно с небом переговаривалась.

Ровно дюжина лет прошла с того горького часа, как неприступное «Орлиное Гнездо», крепость истинно верующих, что «во крови — спасение», фонтаном каменных брызг взлетела в воздух и рухнула на перевал Фурраш бессмысленным нагромождением щебня.

Горшки с Иблисовым дерьмом, полыхнувшим по приказу алхимика Саафа бен-Саафа, сделали свое дело.

Резня началась после.

Большой Равиль был единственным из шейхов «Аламута», кому удалось спастись. Черное везение — на пятые сутки осады он по приказу святого Гасана спустился в тайные залы галереи во чреве горы, где обкурившимся гашишем ученикам показывали рай на земле… и ар-Рави завалило обломками того праха земного, что некогда гордо именовался «Орлиным Гнездом».

Завалило вместе с троицей до поры бесчувственных учеников-фидаи, предназначавшихся для исполнения долга в Оразме, Хине и самой столице, а также с пятью гуриями рукотворного рая.

Запасы питья — и воды, и хмельного — позволили мужчинам продержаться нужное время, пока войска эмира не покинули руины; зато с едой оказалось гораздо хуже.

Гурий едва хватило.

И то пришлось как следует затянуть пояса.

Выбравшись на волю, Равиль вскинул к горбатому небосводу руки, иссеченные, с содранными ногтями лапы гуля-людоеда, и поклялся страшной клятвой: кровью умоется Эмират за смерть пророка!

Он выполнил свою клятву.

Не зная, что бросает в землю зерно, получившее в будущем имя «Смуты Маверранахра».