Дайте мне обезьяну

Противно было смотреть, как важничают проводники. Когда к ним подходили измотанные в очередях безбилетники, те отворачивались горделиво, демонстрируя неприступность: поезд их считался международным. Безбилетники все ж не отходили далеко, они кучковались возле дверей, на что-то все же рассчитывая. Проводники косились на них подозрительно, избегая прямых взглядов.

Последним, до которого топать и топать, по счету примерно двадцатый, был почтовый вагон с тремя зарешеченными окошечками. Эту часть перрона электрическим светом не баловали. Вагон был бы совсем не приметен, если бы не его светящееся нутро, разверзнутое по случаю отгрузки посылок. Вагонные молодцы, двое, подавали мешки и коробки такому же третьему, здешнему, подъехавшему на тележке с мотором. Было что-то как будто в том ритуальное, как они выполняли работу — обстоятельно, вдумчиво, неторопливо: было боязно к ним обращаться.

— Вот, — все ж решилась Елена Глебовна, — с похорон еду. Мужа похоронила. Билет не достать.

Молчание.

Елена Глебовна не отступала.

— Еду с похорон я. Помогли бы, а? Никак не уехать, нет билетов… На работу мне надо утром успеть. — И добавила зачем-то, куда именно надо успеть на работу: — В школу.

Елена Глебовна была учительницей.

Ее словно не слышали. Доразгружали неспешно последнее. Не уходила. Один сел на корточки:

— Чтоб не видел никто… на ходу, когда тронется… вот в ту дверь…

— Ага, — обрадовалась.

Отошла в темноту, затаилась возле последней двери. Здесь поезд кончался, — вместе с последним вагоном все кончалось предметное: дальше были пятна от неблизких огней, и шел снег, и то, что он в самом деле все еще шел, было видно только отсюда, с края платформы. Предметным же самым, самым вещественным и существенным, была сейчас для Елены Глебовны ручка двери. Елена Глебовна готовилась быть каскадером. Кроме ручки этой холодной, от которой можно все ожидать — вдруг заклинит? — ничего сейчас для Елены Глебовны не существовало. Она даже не заметила, как посылки прочь увезли и задвинули створки вагона. Но слышала: по вокзалу объявляли отправление поезда.

Состав не столько тронулся, сколько дернулся, а рука уж ручку сама схватила. Удался маневр. Оказавшись в тамбуре, Елена Глебовна обнаружила, что дверь туда, где все остальное, почему-то закрыта. Она мысленно спросила себя, не спавшую двое суток, готова ли провести еще одну ночь в этом холодном тамбуре, и ясно ответила, что готова. Впрочем, поезд еще только набирал ход: вслед за Еленой Глебовной, теперь уже поистине на ходу, впрыгнул в вагон один из ее благодетелей, оказавшийся почему-то не внутри, как того ожидала Елена Глебовна, а снаружи вагона. Он по-хозяйски постучал в закрытую дверь, та немедленно отворилась, и напарник его, весьма удрученный чем-то, произнес, явившись в проходе, нечто загадочное:

— Пружина оборвана, как я и думал. Так что все сорок с аккумулятором.

— Вот суки, — услышала Елена Глебовна строгий ответ. — Говорил же я им, учите немецкий. — И, галантно повернувшись к Елене Глебовне, проводник пригласил жестом пройти внутрь.

Тут было уютно. Тут не только работали, но и жили.

Он сказал:

— Плечики.

Держал в руках деревянную вешалку. Слово «Лена» вылезло из-под рукава. Елена Глебовна отвела взгляд, впрочем, не оставленный без внимания. Проводник сказал важно:

— Грех молодости.

Напарник тем временем помогал Елене Глебовне снять пальто. Шевелил, отражаясь в зеркале, густыми бровями.

— Извините, у нас не убрано.

— Ну что вы, — смутилась Елена Глебовна, растроганная обходительностью.

Ей предложили сесть на незаправленную полку (у каждого проводника свое купе, в половину обычного).

— Имейте в виду, только до Даугавпилса. Там сходят. Перейдете в другой вагон. Нам нельзя. Нас иногда контролируют.

— Конечно, конечно, — весьма поспешно, даже слишком поспешно, будто этой поспешностью можно было выразить свою благодарность, воскликнула Елена Глебовна.

— Не хотите ль белье?

— Нет, спасибо, посижу до… до Даугавпилса.

— Это скоро.

— Да, да, посижу.

Проводники нашли нужным представиться. Обоих звали Леонидами. «Меня зовут Леня. Я за старшего». И точно, вместо «Лена» прочиталось «Леня» теперь. «И я тоже Леня, — сказал густобровый, — я помощник». «Лена», — неуверенно представилась Елена Глебовна. Ее давно никто не называл Леной. «В школе меня Еленой Глебовной называют». «А вы преподаете физику?» «Нет, почему же? Русский язык и литературу». «Русскую?» — спросил Леонид-за-Старшего. «А какую ж еще?» — удивилась Елена Глебовна. Странность вопроса она объяснила тем, что ехали они пока еще по Прибалтике.

Леонид-помощник копошился в соседнем купе. Там Елена Глебовна успела приметить большой щит с лампочками и приборами, теперь он, наверное, включал и выключал что-нибудь.

— Я сколько-то заплатить должна?

— А ну, — отмахнулся Леонид-за-Старшего. — Мы за деньги не возим. Это те возят. А мы не возим.

— Но сколько-то надо все-таки, сколько-то принято?