Дайте стройбату оружие

      Вот и "трещит по швам", "белыми нитками шитое" моё враньё про уничтоженные в бою вражескую технику и несколько тысяч ящиков с боеприпасами.

      По правде сказать, мы потеряли в бою семьдесят шесть человек и уничтожили около тридцати немцев, находившихся в деревне.

      Девятнадцать тяжелораненых и умирающих бойцов, нам придётся оставить у местного населения.

      Нести их мы не можем и оставаться из-за них тоже не рационально. Если очень повезёт, то есть вероятность, что кто-то из раненных сможет выжить. Хотя, скорее всего, через пару часов, в деревню Журавы примчатся немцы и прикончат всех наших раненных.

      Уходим.

      Идти трудно. Каждый из нас основательно навьючен. Досталось и мотоциклистам, волокущим несколько трофейных машин. Им приходилось петлять между деревьями, и тащить мотоциклы на себе.

      - Товарищ генерал, радио работает! - с радостью сообщил на привале, прибежавший Крицын.

      Знакомый голос московского диктора передает сообщение Советского информбюро. Известия тревожные. На всех направлениях идут ожесточенные бои. Сопротивление врагу возрастает. Он уже заметно сбавил темпы наступления и продвигается вперед ценой огромных потерь.

      Значит, Красная Армия наносит врагу большой урон.

      А мы всё идём к фронту, а фронт уходит от нас, а мы не спешим его догонять, потому, что не прошел полуторамесячный, задуманный мною срок выхода из окружения.

      Продовольствие, взятое в Журавах, закончилось очень быстро, потому, что не было там огромного склада с продовольствием. Не было у нас мотоциклов с колясками, набитыми провизией. Взяли два штуки, без колясок, чтобы я мог спастись от погони, если нас начнут преследовать, да и то, вскоре бросили. Катить по лесу незаведённые мотоиклы - тяжело, а заводить побоялись. От работающих мотоциклов треск стоял бы на весь лес.

      Однажды после ночного перехода мы сделали привал. Есть совсем нечего. Ко мне подходит Ершова, просит разрешить ей сходить в ближайшую деревню и попытаться достать хоть немного продуктов.

      - Сама достану, только разрешите,- настаивала Ершова.

      - Ну хорошо, согласился я после долгих просьб, однако предупреждаю - будьте осторожной и внимательной.

      Так Ершова ушла в свою первую разведку.

      Пять часов ее не было, и все это время я волновался. Уже начинал жалеть, что не проявил твердости. Наконец она появилась. В руках Ершова держала большую плетеную корзину, на дне которой лежали хлеб, сало и другие продукты, украденные в немецком штабе.

      Вошла Лиза в избу, где веселились штабные офицеры и строго приказала хозяйке: "Если немцы спросят, кто я, отвечайте: сестра".

      - Ради бога, уходите - взмолилась женщина - ведь из-за вас они, проклятые, повесят и детей, и меня.

      Из комнаты, где веселились офицеры, вышел солдат. Со страхом наблюдала хозяйка, как отважная Лиза шутила с гитлеровцем, помогая ему готовить угощение для начальства.

      Когда все было готово, солдат удалился к офицерам. А Ершова быстро сложила оставшиеся масло, сардины и колбасу в корзину и ушла.

      Интересно, повесят ли теперь немцы деревенскую женщину и её детей за кражу продуктов мнимой родственницей?

      Как дешевеет в войну человеческая жизнь? Жизнь нескольких человек из незнакомой мне крестьянской семьи - нынешняя цена куску сала...

      После Лизы, незамедлительно, в деревню направились Осипов, Дубенец, Булгаков и Калюжный с группой бойцов. Они тихо сняли часового, вошли в дом, где недавно побывала разведчица, и без единого выстрела прикончили пьяных офицеров и всю их прислугу. Забрали остальные продукты. Теперь, после убийстванемецких офицеров, согласно новому немецкому порядку, введенному на оккупированных территориях, карающему за убийство немцев, все жители деревни будут казнены, а деревня сожжена.

      С тех пор как у нас появилось радио, жизнь стала куда полнее, содержательней. Исчезло чувство оторванности от Большой земли.

      Когда мы вступили на Смоленскую землю, рядом со мной шагала всего лишь рота бойцов. Немногим больше ста человек. Полтора месяца назад командовал армиями. Потом, полком, который выдавал за дивизию. Сейчас у меня нет даже батальона. Господи, какой стыд, я командую ротой, словно стареющий капитан с неудавшейся служебной карьерой.

      Чем ближе к фронту, тем тревожнее становится у меня на душе.

      Слушая московское радио, я почти уверился, что Красная армия скоро остановит и погонит назад немецкие войска. Значит, нельзя делать ставку на будущую победу Германии. Нужно прорываться к своим.

      Но что ждет меня там?

      Я представлял предстоящие разговоры и хотел выть волком.

      Любого красноармейца, вышедшего из окружения, я спросил бы, где его винтовка и почему он оставил свой окоп перед наступающим врагом?

      Любого сержанта артиллериста я бы заставил ответить, почему он вышел без своего орудия, почему он оставил вооружение врагу и как посмел он отойти с позиции, вместо того, чтобы погибнуть, защищая Родину там, где приказано?

      Лейтенант ответил бы мне за то, что посмел явиться из окружения, потеряв вверенный взвод и не удержав линию обороны.