Дахут, дочь короля

— Я в это не верю! — крикнула Тамбилис. — Моя собственная сестра!

Грациллоний задержал пристальный взгляд на Форсквилис.

— А как же ты, ведьма-королева? — спросил он.

Она смотрела на него не моргая.

— Ты знаешь, что я сказала тебе в один прекрасный рассвет. Мы обречены. Лучше бы ты не просил меня сюда сегодня придти.

— Значит, ты говоришь, мы беспомощны? Я презираю эту мысль.

— Наверняка мы можем что-то спасти. Что если ты уедешь из Иса и никогда не вернешься? Раздор может прекратиться.

Он обуздал себя.

— Покинуть свой пост? Оставить Дахут в нужде?

— Я знала, что ты не согласишься, — вздохнула Форсквилис. — У меня лишь ничтожная надежда, что ты еще над этим подумаешь.

Его негодование ослабло.

— Дахут не может быть виновна, — простонал он. Три женщины неожиданно оказались рядом с ним, обнимали его, целовали, гладили и бормотали слова утешения. Он дрожал и сглатывал слезы. Чуть погодя он смог отойти и сказать им ровно и решительно:

— С чем я столкнулся слишком поздно, так это с тем, что подозрения существуют. Они ошибочны, но не безосновательны. Я должен прекратить называть врагом всякого, кто их испытывает. Вместо этого я должен их рассеять. Я должен обнаружить правду под каждым малейшим сомнением. Но как? Я попросил вас придти, вас, трех галликен, на которых могу полностью положиться — придти и дать мне свой совет, оказать свою помощь. Ради вас же.

Он снова потерял самообладание.

— Что же нам делать? — спрашивал он.

— Этого мы и ждали, — сказала ему Бодилис. — Давай же сядем, и, наполнив кубки, успокоимся, насколько это возможно, и поразмыслим.

Так они и сделали. Затем наступила тишина. Наконец, Тамбилис робко спросила:

— Ты бы мог с ней поговорить, Граллон? Он поморщился.

— Я боюсь. Она будет так поражена, что я даже не смогу произнести вслух неправду, и — что она может, кроме как поклясться, что невинна? — Он помолчал. — Вам лучше удастся ее испытать. Войдите к ней в доверие, пока она не расскажет вам, не покажет, чем же она занималась.

— Я уже пыталась, дорогой. — Поникла головой Тамбилис.

— Она и впрямь отчуждена, — мягко сказала Бодилис. — Это непостижимо. Будучи ребенком она веровала честно. А теперь уходит, чтобы побыть наедине с богами и поискать у них милости — для тебя, для Иса?

— Мои способности не принесли пользы, чтобы это выяснить, — сказала Форсквилис. — Однако, есть люди, что могут следовать за человеком неузнанными.

Кулаки на коленях у Грациллония аж побелели.

— Ты одна всегда говорила жестоко… О, это было необходимо. Я и сам обдумывал, не послать ли за ней шпионов, хоть мне и претила эта мысль. Но кого? Грязных мелких негодяев из Рыбьего Хвоста? Они-то додумаются, как это сделать, то, чего не станет делать приличный человек. Я представляю, как они подглядывают в окно, когда она… раздевается ко сну… Как нам верить их сообщениям? Откуда им знать, что означает то, что бы они там мельком ни увидели?

Форсквилис кивнула.

— Да. Предположим, она танцевала перед Таранисом. Мужчинам этот обряд лицезреть запрещено. Либо, — на ум приходят и другие вероятные случаи. А она вполне может догадаться о наличии наблюдателей. У Дахут устрашающий дар волшебства. Плохо думать о том, что в отместку она, вероятно, даст себе волю.

— Но она никогда не причинит вреда тем, кого любит, кого любит, — возразила Тамбилис.

Грациллоний обнажил зубы.

— Достаточно будет, если она сделает шпиона слепым и беспомощным.

— Она всего лишь начинающая колдунья, — напомнила им Форсквилис. — Даже я не способна произнести такое заклинание. А пока…

— Что верно, то верно, это роковой шаг, — заявила Бодилис. — Но будем действовать с крайней осторожностью. Я знаю, как ты от этого страдаешь, Грациллоний, любимый. Но можешь потерпеть, пока мы нащупываем дорогу вперед. — Прежде, чем продолжить, она помолчала: — Во-первых, допустим, я приглашу ее и двух сестер отобедать. Повод можем придумать. Мы не станем ни к чему ее принуждать, просто предложим поддержку в связи с последними неприятностями между ее отцом и другом. Утешим и, да, внесем легкое оживление. Это вполне может рассеять ее страхи. И она своим чередом, возможно, откроет нам сердце.

Тамбилис просияла. Лицо Форсквилис по-прежнему было без выражения. Раздался стук.

— Что еще за чума? — Нахмурился Грациллоний.

Стук повторялся снова и снова, от сильной мужской руки. Тамбилис приподнялась, на лице была написана нерешительность. Грациллоний отмахнулся от нее и пошел отворять дверь.

Снаружи стоял Кинан в обмундировании охраны. Позади него стоял высокий белокурый мужчина в римской дорожной одежде. Легионер отдал честь.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Вы велели вас не беспокоить. Но у этого курьера письмо от преторианского префекта в Августе Треверорум. Я решил, что лучше отведу его прямо к вам.

Приезжий сделал штатский жест уважения.

— Квентий Флавий Сигон, сэр, к вашим услугам, — объявил он по-латыни. — Позвольте вручить вам повестку.

Грациллоний взял поданный ему запечатанный пакет.

— Меня вызывают в Треверорум? — медленно спросил он.