Даль

Не забыл я послать вам Языкова и Жуковского,
Послал бы даже Булгарина да Осипа Сенковского,
Да совестно класть их в один кузовок:
Нет в них души, хоть рот и широк,
И пахнет от них как-то медным пятаком.
А тронешь, не отмоешь во веки веков

[50].

Даль вступал в борьбу рядом с Пушкиным: «Чувство, питаемое всеми нами к издателю «Современника», должно воспламенить каждого из нас к благородному соревнованию на поприще полезного и изящного». Пушкин статью не напечатал — по разным, наверно, причинам: и потому, что в «Современнике» появилась (без подписи) уже статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» — в ней про Сенковского и журнал его сполна было сказано; и потому, что Пушкин уже ответил на статью Гоголя мистифицированным «Письмом к издателю», в котором точки над «i» по-своему расставил и к которому — уже от издателя — примечание сделал, заявляя, что статья Гоголя не есть программа «Современника». Пушкин полагал, видимо, что, публикуя статью Гоголя и «Письмо к издателю», с «Библиотекой» разговор заканчивает; Даль (без умысла, конечно) замахнулся кулаком после драки.

В периодических изданиях 30-х годов сочинения Даля порядком затеряны, почти не обнаружены; листаешь газеты, журналы — вдруг натыкаешься на «В. Даля», на «Казака Луганского», на «В. Д.» или какое-нибудь одинокое «Д.», которое так и просит, чтобы в нем заподозрили опять-таки Владимира Даля. Но нам сейчас важно, что Даль был не просто в литературе, а в литературной борьбе, что рядом с Пушкиным был, что не надо эти несколько лет до следующей и последней их встречи «перешагивать».

5

В широких степях оренбургских и бесконечных заоренбургских живет Владимир Иванович Даль, дышит легким воздухом, пропитанным запахом трав; но за полторы тысячи верст от Оренбурга — в Москве и за две тысячи — в Петербурге живет на газетных и журнальных полосах писатель «Казак Луганский», «В. Даль», «В. Д.», просто «Д.» — живет.Сколько слышали, читали, сами твердили — «осторожный Даль»; а вот ведь и предупреждают его: «Вы и сотой доли мерзостей не знаете, которые делаются в кругу бродяг, называющихся литераторами», — не может устоять, лезет «в гущу»: появляются его задорные «Письма к свату», за притчами, байками, за Далевым хитрым балагурством без труда угадываются прототипы; иносказания не прячут, а выявляют истину. Портреты остры и несомненны: «…А есть еще и такие, сват, что бегают сыщиками, легавыми, из угла в угол, из кута в кут: дай ему только дорыться, докопаться до слова, которое можно выворотить наизнанку… — так его пряником не корми». Дальше идет рассказец о мужике-пряничнике, на которого поступил донос, будто ассигнации печатает; пришли к нему с обыском, а нашли доску с надписью: «Сия коврыжка Вяземская» (намек незамысловатый — Вяземский деятельно сотрудничает в пушкинском «Современнике»; «любовь» Булгарина к князю Петру Андреевичу хорошо известна, как и разящие Булгарина эпиграммы Вяземского). «А доносчик что ж?.. Да что, пошел лазить по другим углам, не найдет ли еще где чего закаять, захаять…»

И снова про орла да ворона.

«19 октября 1836 года» — помечены заключительные строки «Капитанской дочки». 19 октября, лицейская годовщина, — в 1836 году торжественная двадцатипятилетняя — четверть века! Рассказывали: «По обыкновению, и к 1836 г. Пушкин приготовил лирическую песнь, но не успел ее докончить. В день праздника он извинился перед товарищами, что прочтет им пьесу, не вполне доделанную, развернул лист бумаги, помолчал немного и только что начал при всеобщей тишине:

Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался…

как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты на диван…» У него впереди 3 месяца и 10 дней — годов уже не осталось. До анонимного пасквиля, до оскорбительной «мерзости» — 15 дней…