Далекая юность

Яшка обернулся. Мастер трясся от смеха; под подбородком, на шее, у него вздулись большие мешки, поросшие ржавой щетиной. Табельщик, вторя ему, тоже засмеялся мелко и дробно, открывая гнилые пеньки редких зубов.

— О-ох, бойкий ты какой! Марки ему выдай… Марки захотел! А ты знаешь, что мы по году не только марок, а инструмента в руках не держали?

Филимонов так же неожиданно, как и засмеялся, помрачнел, вытер ладонью покрасневший лоб и зло крикнул Яшке:

— Испортили вас, молокососов! Нос вытереть не умеет, а со стариками равняется. Ты его, Данилыч, как следует, по-нашему учи…

Когда Филимонов ушел, Данилыч повернулся к ученику.

— Как звать?

— Яша.

— Ишь ты — Яша! А кто же так тебя зовет? Для меня ты Яшка. Понял? Яшка. Ишь ты, какой благородный! Яша! Тоже скажет… — ворчал Данилыч. — Поди, слесарем хочешь быть? Работать думаешь? А знаешь ли ты, голова садовая, что ученье сразу не начинается? До него, до ученья-то, надо до мозолей на брюхе выползать. Я у хозяина только на втором году первый раз ручник и зубило в руки взял. Понял?..

Он не договорил.

Яшка стоял и слушал. Его утренние мысли о работе, о заводе как-то поблекли, потускнели; что-то нехорошее, тревожное и тяжелое шевельнулось в сердце.

— Значит, на слесаря выучиться хочешь? Это, конечно, можно, — продолжал Данилыч. — Ты чей будешь?

— Курбатовой сын…

— Это что, той, что в пятом цехе?

— Ее, — еле слышно ответил Яшка.

— Ну что ж, поучить я тебя поучу, а клепка мне за это будет?

Яшка поглядел на него удивленно.

— Ну, угощение, — поморщившись, пояснил Данилыч.

— Не знаю, — снова почти шепотом ответил Яшка.

— Вот те раз: «Не знаю»! У кого же мне, у индюка, что ли, спросить?

— Я мамке деньги буду отдавать — сказал Яшка, подумав: «Вот на новую рубашку я бы тебе деньги дал». Но сейчас ему хотелось одного: скорее уж заняться делом, и он согласился:

— Ладно уж… Я у мамки денег выпрошу…

— Вот и давно бы так! Сейчас я тебе тиски на верстак приспособлю.

Данилыч куда-то ушел и, вернувшись со слесарными тисками, стал устанавливать их на верстаке. Потом он подал Яшке ручник, зубило и закрепил в тисках какую-то железину.

— Научись сначала рубить, — сказал он. — Держи вот ручник. Да не так держи, а ближе к краю черенка. В левую руку возьми зубило. Ну, начинай! Да не так. На зубило-то не смотри! Смотри на острие… Опять не так… Чего ты боишься? По руке ударить боишься? Без этого, брат, не научишься. Ну, руби давай!

Яшка начал рубить. Удары получались слабые, неуверенные. Рубка не получалась. Его невольно тянуло смотреть на ручник, когда он ударял по зубилу.

— Куда смотришь? — зло спросил Данилыч. — Руби, как показано… Опять не туда смотришь!

Он стукнул Яшку по затылку, и тот покачнулся от этой затрещины, тоскливо подумал: «Начинается…»

Наконец Яшка ударил ручником сильно, по всем правилам. Острая боль обожгла левую руку; он выронил зубило: из большого пальца текла кровь, и он сунул его в рот.

— Ничего, ничего, — усмехнулся Данилыч. — Заживет, руби дальше…

Яшка рубил, оставляя на зубиле бурые следы крови. Все шло хорошо, и он ударил по зубилу посильнее. Снова острая боль, казалось, сжала сердце, перехватило дыхание: он разбил и указательный палец.

— Ты паутины приложь, останови кровь-то, — посоветовал Данилыч. — Паутины-то сколько угодно.

Яшка приложил густую пыльную паутину к ране, и мало-помалу кровь перестала течь. Но работать он уже не мог, сидел и смотрел, как рубит металл Данилыч.

На другой день рабочий показал Яшке, как надо нарезать болты и гайки. Яшка был уже доволен своим учителем и даже проникся благодарностью к этому ворчливому, вечно чем-то недовольному человеку.

Но через три дня все неожиданно кончилось: Яшку вызвали в конторку мастера Филимонова.

4. «Пузан»

В заводском поселке и на заводе старший мастер Филимонов был фигурой весьма заметной. Сын крупного сибирского богатея, кулака-сектанта, он из-за чего-то рассорился с отцом и двадцатилетним парнем приехал в Петербург. Одно время служил приказчиком у купцов в бакалейных лавках, был нечист на руку, да так, что никто его больше не принимал, и волей-неволей пришлось ему поступать на завод Петербургской металлической компании. Вначале он служил конторщиком, но за какую-то очередную проделку его выгнали. Филимонов выучился и стал плохоньким слесарем, зато умел подойти к начальству. Говорили, что Филимонов был в охранке негласным агентом. Как бы там ни было, начальство заметило его: вскоре Филимонов стал мастером.

Говорили и другое. Рассказывали, что в 1905 году его вывезли из цеха на тачке, но потом он вернулся на старое место, подсмеивался: «Видали революцию?» Строил разные пакости. Один раз ему сделали «темную» — накрыли мешком и крепко избили.

Оставаться на заводе было уже опасно, и начальство посоветовало ему завербоваться в провинцию, на вновь построенный Печаткиным военный завод.

Приехав, он сразу завел себе хозяйство: крепкая кулацкая жилка и тяга к земле так и остались у него, несмотря на долгую жизнь в городе. Кроме большого огорода, у него были корова и коза, поросенок, куры, гуси, важные индюшки. Филимониха приторговывала на рынке.