Далёкая песня дождя

Я долго не мог оторвать глаз от этого удивительного портрета, казалось, прошла целая вечность с той минуты, когда я впервые взглянул на него. Искренне восторгаясь талантом художника и красотой его героини, я не мог понять, почему ее лик в огненно-рыжем обрамлении густых волос так и не удосужился касания кисти мастера, на девственно чистом грунте значилось несколько плавных карандашных линий, лишь намекающих на тонкие черты узкого по форме лица. Неужели у гениального автора не хватило силенок или воображения, чтобы завершить работу, и он отложил это дело на потом (такое случалось и у Перова, и у Репина), но руки по каким-то причинам до него не дошли?

Конечно же, моя буйная творческая фантазия постепенно, шаг за шагом, мазок за мазком воссоздала на холсте этот прекрасный облик, но вопрос о причинах незаконченности работы я все же решил непременно задать ее автору.

С трудом оторвавшись от удивительного холста, я в волнении одним большим глотком опорожнил почти кипящий расплавленным виски стакан и в легком приятном опьянении решительно выдвинулся к каминному залу. Но с высоты широкой дубовой лестницы увидел, что мой друг с вожделением «купается» в теплых волнах всеобщего воспевания, и повернул обратно к распахнутым створкам широкого выхода на давно полюбившийся мне просторный балкон.

Небо хмурилось, еще недавно игравшее яркими лучами солнце исчезло за тяжелыми фиолетовыми тучами, и город внизу казался серым и невыразительным.

— Скоро будет дождь, — эта банальная фраза прозвучала на удивление восторженно — мелодичным с легкой хрипотцой девичьим голоском.

Я неохотно отвлекся от созерцания на глазах потускневшего Чистопрудного бульвара и повернул голову в сторону предполагаемого источника этого приятного звука.

В глубоком венецианском кресле (Сашка усердно собирал мебельный антиквариат по всей Москве), по-домашнему укутавшись в теплый белоснежный в крупную серую клетку плед, уютно восседала милая рыжеволосая девушка. Узкое бледное лицо с едва выдающимися скулами и легкой россыпью веснушек, высокий открытый лоб, полные розовые губы с чуть приподнятыми уголками и громадные зеленые, как у кошки, глаза со слегка насмешливым выражением — именно этот облик еще недавно я рисовал в своем воображении, любуясь безликой красавицей под солнечными струями дождя.

За толстым пледом невозможно было угадать ее фигуру, но я уже не сомневался, что предо мной та самая загадочная героиня портрета из «голубой гостиной».

Я совершенно не умею общаться с красивыми женщинами, а вот, например, со Светкой Мигулиной, соседкой по этажу, толстой прыщавой девахой, промышляющей в Подмосковье секонд-хендом, я могу без каких-либо проблем до поздней ночи на ее прокуренной облезлой кухоньке обсуждать раннее творчество Питера Брейгеля Старшего. Хотя девушка под пледом была, скорее, безгранично мила, чем банально красива, но это совсем не важное в данный момент обстоятельство никак не преумножало мой скудный запас самоуверенности. А прекрасная незнакомка, словно почувствовав мое смятение, блеснула изумрудными глазами из-под вьющегося рыжего локона и, как ни в чем не бывало, продолжила свою речь:[3]

— Хотите коньяка?

Из-под пледа волшебно возникла початая бутылка «Хеннесси» и пузатый коньячный фужер на низкой ножке, еще мгновение — и он, наполненный по самую кромку ароматной золотистой жидкостью, оказался у меня в руке.

— Пейте-пейте, — подбодрила незнакомка и мило, с какими-то шкодливыми чертиками в зеленых зрачках, улыбнулась.

По этому взгляду я сразу же сообразил, что солидная часть сосуда с живительной жидкостью уже греет душу рыжеволосой симпатяге и, желая хоть чуть-чуть сблизиться с ней в восприятии окружающего мира, гусарским рывком опрокинул в себя все содержимое фужера. Через десять минут, окончательно уничтожив остатки коньяка, мы бодро покинули этот гостеприимный дом через парадный вход, чем привлекли внимание уважаемой общественности. Ядовито-гремучий взгляд моего друга беспощадно прошелся по нам обоим, но моя милая собутыльница его даже не заметила, а мне в тот миг на все было просто наплевать. Еще через минуту мы, вприпрыжку, как расшалившаяся ребятня, шлепали двумя парами ног по лужам, плотно укрывшим весь Чистопрудный, и наслаждались теплым проливным дождем, щедро поливающим Москву — то еле покрапывая, то после короткой передышки обрушивая на землю тяжелые массы воды, будто кто-то всесильный баловался высоко над нами с невидимой бездонной лейкой.

Мы были одни на давно опустевшей, поникшей под беспросветным ливнем, алее, и, наполнившее мою душу, давно забытое, ощущение безраздельного счастья вроде бы не собиралось ее покидать. Я набросил своей спутнице на плечи поверх легкого летнего платьица свою старую ветровку, но это не помогло, мы оба промокли до нитки. Когда дождь достиг своего апогея, и я уже поглядывал на витрины близлежащих заведений с мыслью о теплом сухом убежище, она впервые произнесла это:

— Ты слышишь?! Слышишь это?! Неужели ты не слышишь?!