Далёкая радуга

Как обычно на Радуге, солнце взошло на совершенно чистое небо — маленькое белое солнце, окружённое тройным галосом. Ночной ветер утих, и стало ещё более душно. Жёлто–коричневая степь с проплешинами солончаков казалась мёртвой. Над солончаками возникли зыбкие туманные холмики — пары летучих солей.

Роберт закрыл окно и включил кондиционирование, затем не торопясь и со вкусом починил подлокотник. Камилл мягко и бесшумно расхаживал по лаборатории, поглядывая в окно, выходившее на север. Видимо, ему совсем не было жарко, а Роберту жарко было даже смотреть на него — на его толстую белую куртку, на длинные белые брюки, на круглую блестящую каску. Такие каски надевали иногда во время экспериментов нуль–физики: она предохраняла от излучений.

Впереди был целый день дежурства, двенадцать часов палящего солнца над крышей, пока не рассосутся извержения и не исчезнут все последствия вчерашнего эксперимента. Роберт сбросил куртку и брюки и остался в одних трусах. Кондиционирование работало на пределе, и ничего нельзя было сделать.

Хорошо бы плеснуть на пол жидкого воздуха. Жидкий воздух есть, но его мало, и он нужен для генератора. Придётся пострадать, подумал Роберт покорно. Он снова уселся перед приборами. Как славно, что хотя бы в кресле прохладно и обшивка совсем не липнет к телу!

В конце концов говорят, что главное — это быть на своём месте. Моё место здесь. И я не хуже других выполняю свои маленькие обязанности. И в конце концов не моя вина, что я не способен на большее. И между прочим, дело даже не в том, на месте я или нет. Просто я не могу уйти отсюда, если бы даже и захотел. Я просто прикован к этим людям, которые так меня раздражают, и к этой грандиозной затее, в которой я так мало понимаю.

Он вспомнил, как ещё в школе поразила его эта задача: мгновенная переброска материальных тел через пропасти пространства. Эта задача была поставлена вопреки всему, вопреки всем сложившимся представлениям об абсолютном пространстве, о пространстве–времени, о каппа–пространстве… Тогда это называли «проколом Римановой складки». Потом «гиперпросачиванием», «сигма–просачиванием», «нуль–свёрткой». И, наконец, нуль–транспортировкой или, коротко, «нуль–Т». «Нуль–Т–установка». «Нуль–Т— проблематика». «Нуль–Т–испытатель». Нуль–физик. «Где вы работаете?» — «Я нуль–физик». Изумлённо–восхищённый взгляд. «Слушайте, расскажите, пожалуйста, что это такое — нуль–физика? Я никак не могу понять». — «Я тоже». Н–да…

В общем–то кое–что рассказать было бы можно. И об этой поразительной метаморфозе элементарных законов сохранения, когда нуль–переброска маленького платинового кубика на экваторе Радуги вызывает на полюсах её — почему–то именно на полюсах! — гигантские фонтаны вырожденной материи, огненные гейзеры, от которых слепнут, и страшную чёрную Волну, смертельно опасную для всего живого…

И о свирепых, пугающих своей непримиримостью схватках в среде самих нуль–физиков, об этом непостижимом расколе среди замечательных людей, которым, казалось бы, работать и работать плечом к плечу, но они таки раскололись (хотя знают об этом немногие), и если Этьен Ламондуа упрямо ведёт нуль–физику в русле нуль–транспортировки, то школа молодых считает самым важным в нуль–проблеме Волну, этого нового джинна науки, рвущегося из бутылки.

И о том, что по неясным причинам до сих пор никак не удаётся осуществить нуль–транспортировку живой материи, и несчастные собаки, вечные мученицы, прибывают на финиш комьями органического шлака… И о нуль–перелётчиках, об этой «ревущей десятке» во главе с великолепным Габой, об этих здоровых, сверхтренированных ребятах, которые вот уже три года слоняются по Радуге в постоянной готовности войти в стартовую камеру вместо собаки…

— Скоро мы расстанемся, Роби, — сказал вдруг Камилл.

Задремавший было Роберт встрепенулся. Камилл стоял спиной к нему у северного окна. Роберт выпрямился и провёл рукой по лицу. Ладонь стала мокрой.

— Почему? — спросил он.

— Наука. Как это безнадёжно, Роби!

— Я это давно знаю, — проворчал Роберт.

— Для вас наука — это лабиринт. Тупики, тёмные закоулки, внезапные повороты. Вы ничего не видите, кроме стен. И вы ничего не знаете о конечной цели. Вы заявили, что ваша цель — дойти до конца бесконечности, то есть вы попросту заявили, что цели нет. Мера вашего успеха не путь до финиша, а путь от старта. Ваше счастье, что вы не способны реализовать абстракции. Цель, вечность, бесконечность — это только лишь слова для вас. Абстрактные философские категории. В вашей повседневной жизни они ничего не значат. А вот если бы вы увидели весь этот лабиринт сверху…

Камилл замолчал. Роберт подождал и спросил:

— А вы видели?