Далекие огни

Он подошел к дровяному сараю, открыл дощатую дверь. В пропахшей древесиной суховатой тьме раздался пугливый шепот, загремели падающие поленья. Навстречу метнулось что-то белое, шмыгнуло мимо. Володя вздрогнул от неожиданности, чуть не вскрикнул и не сразу догадался, что это была Феня.

Вслед за нею кто-то надвинулся на Володю жаркой, шумно дышащей тенью, легонько оттолкнул его, вышел во двор.

— Чего ты тут шляешься? — услышал он сердитый голое плотника Ефрема Стрюкова. — Дня тебе мало за дровами холить?

— Меня Анна Петровна послала, — чистосердечно признался Володя.

Ефрем хрипло засмеялся:

— Чудак…

Володя догадался, и ему показалось, что от стыда у него волосы зашевелились.

Он отнес дрова и встретился в прихожей с Феней. Ее зеленые узкие, как у кошки, глаза смотрели на него вызывающе и насмешливо. Володя ушел в свою каморку и, не зажигая лампы, лег на сундук. Сердце его тревожно билось. Он не помнил, как уснул. И вдруг очнулся, словно от удара.

Его легонько тряс за плечо Друзилин. На столе горела лампа. За окном чернела ночь. Позади Друзилина, накинув на полные плечи теплую шаль, стояла Анна Петровна, бледная, постаревшая, с огромными от страха и изумления глазами. Володя впервые видел ее такой…

Он вскочил, протирая глаза.

— Владимир, ты сейчас поедешь домой, — незнакомым, странно тихим голосом сказал Друзилин.

— Зачем?

— Костя… Да, может, это неправда? — прошептала жена мастера.

— Нет, правда… Ты поедешь домой, Владимир, тебе надо быть возле матери. Сейчас из Овражного телеграфист Антифеев передал…

Анна Петровна укоризненно смотрела на Друзилина, как будто он был виноват в несчастье, постигшем семью Дементьевых.

— Телеграфист передал — отца твоего забрали жандармы…

……………………………………………………………………………………………………………

…Было еще темно, когда Володя вышел из казармы. Друзилин, Анна Петровна и даже Феня проводили его, сочувственно успокаивая.

Мужество, которым Володя пытался вооружиться все эти дни, вдруг оставило его. Он все еще не понимал, за что арестовали отца, и от этого волновался еще больше.

Он вышел на полустанок. К счастью, ждать долго не пришлось: на Овражное отходил товарный поезд. Весь путь до Овражного Володя был слеп и глух. Не заметил, как сошел с поезда в Овражном, как добрался до будки.

Было уже светло. На переезде дежурил жандарм. Он остановил Володю.

«Молчать. Только молчать»… — жила в голове Володи единственная мысль. И он ничего не ответил жандарму, несмотря на его гневный окрик. По-видимому, на лице Володи было столько растерянности и горя, что жандарм только рукой махнул, пропустил его.

Варвара Васильевна неподвижно сидела у маленькой холодной плиты, сложив на коленях сухие, темные руки. Она была в полушубке и шали, в грубых башмаках. У ног ее коптил зажженный фонарь. В будке едко пахло керосином. Тут же, прижимаясь к матери, склонив на ее колени головы, спали Ленка и Настя.

Серый рассвет заглядывал в узкое окно.

Когда Володя вошел, Варвара Васильевна испуганно вздрогнула, подняла на него какие-то пустые, точно слепые, глаза. Потом беспомощно всхлипнула, склонила на руки сыну седую голову. Проснулись Ленка и Настя и тоже заплакали…

Они бессвязно рассказывали об аресте Фомы Гавриловича, о загадочном госте. Варвара Васильевна не могла даже сказать Володе, кто ночевал у них в поленнице. Она не видела постояльца; он так и остался для нее неизвестным.

Володя был потрясен этой новой вестью. Он побежал в поленницу, словно она могла рассказать ему обо всем, но встретил там тишину, увидел разбросанные дрова и пустое темное место в углу… Кто же был здесь? Куда идти? У кого узнать?.. Он вернулся в будку. Все здесь как будто изменилось, померкло. И старый широкий сундук, крытый коричневым лаком, и самодельные табуретки, и стол, и деревянная рассохшаяся кровать в углу, и выцветшие олеографии на стене, которые он рассматривал еще ребенком, — все казалось теперь убогим и жалким. Немые, хранившие в себе тридцатилетнюю историю дементьевской семьи вещи будто безмолвно грустили о хозяине.

В будке стало неуютно, серо и скучно. Варвара Васильевна ничего не могла делать: все у нее из рук валилось. Она ходила по комнате, непрерывно шепча что-то. Ей запретили встречать поезда — отняли единственное занятие, которое могло избавить от тоскливых мыслей.

Володя ничем не мог помочь матери: он даже не умел успокоить, а лишь молча и пугливо следил за ее странными, бесцельными движениями…

Варвара Васильевна хотела пойти на станцию, узнать, что с Фомой Гавриловичем, но жандарм не пустил.

— Поворачивай обратно, тетка! Не велено тебе на станцию ходить.

И Варвара Васильевна вернулась.

Володя вспомнил безумную мать Софрика, и ему стало страшно. Чем он поможет матери? Какие руки надобны, чтобы разорвать это черное железное кольцо вокруг, какая голова? Куда идти? Кому жаловаться?

Он вышел из будки, как слепой, побрел вдоль посадки к станции. Жандарм не окликнул и не остановил его. Возможно, он проклинал свою, ненавидимую всеми должность, или просто думал о своих домашних делах, таких же скучных, как и у всех…