Далекие ветры

— Однажды я поехал на завод, — сказал я. — За два месяца написал там четыре портрета. Писал их в цехе. Ребята позировали мне после работы. Синий свет из окон, свинцовый лоск рук, какое-то сизое сияние лиц делало ребят жестковатыми, неулыбчивыми. Дома на свету я рассматривал эти работы, и в носу даже холодно щемило от запаха металла. Колорит портретов не принимал никакого цвета рамок, его нужно было как-то нейтрализовать, и я поставил рамки некрашеными. Я не был на выставкоме, но знал, что мнения о моих работах разделились. Мои портреты прошли. Их повесили в маленькой комнатке на проходе.

Вечером, на открытии выставки, я ходил незамеченный и слушал, как спорили собравшиеся перед ними люди. Спорили и писали в книгу отзывов:

«Где видел Уфимцев людей такого цвета?.. Это клевета на наших рабочих. Художник все видит в мрачном цвете. Гнать таких очернителей с выставок».

…«Ура! Искусство всегда шло с Запада на Восток. Теперь настоящее искусство двинется с Востока на Запад».

…«Расцениваю как неуважение к нам, зрителям, то, что художник не покрасил даже рамки. Безобразие»…

Через день я пошел посмотреть на портреты при дневном освещении. Их на выставке уже не было, только в книге отзывов стояла лаконичная запись:

«Куда исчезли портреты Уфимцева?»

Я тоже спросил об этом. Мне ответили, что их распорядились снять.

— Почему?

Ответили, что я сам должен знать об этом. Мне стало скучно. Я обиделся. И мои друзья за меня обиделись, и это еще больше подстегнуло меня. Потом… Понимаешь… Обида и мода — как обвал…

Может быть, те работы мои были неплохи, наверное, не хуже других, выставленных там, но я не умел, мне некогда было спрашивать себя: а чем они хороши? Эти эксперименты пройдут, симпатии почитателей пройдут, жизнь пройдет, а чем отчитаешься перед собой, под чем подпишешься? Я увидел, что многим не под чем подписываться, хотя им и устраивали шумные персональные выставки.

Я бросил все и уехал. Уехал не в деревню, не искать «корни национального искусства», а уехал домой, жить рядом с людьми, чтобы понять, чего они мне не простят. Всем нам нужно учиться у них мужеству быть откровенными и жестокому неприятию фальши.

— Не знаю… Может, мы от них разное ждем, — сказала Катя и снова замолчала, полная взрывной сосредоточенности.

Перед деревней, поднимаясь на гору, лошадь заскоблила на укатанной дороге. Воз скатился вбок, подбил оглоблями задние ноги лошади, и она развернулась. Я соскочил, взялся за узду и помог лошади подняться в гору. У первого дома отпустил и залез на воз.

Катя скатилась на бастрик, а я дотянулся до вожжей и сел с ней рядом. Так мы и проехали через всю деревню.

У ворот я придержал лошадь, подал Кате руку — она спустилась с воза и остановилась. Я посмотрел ей в глаза.

— Нет… — Она не сказала это, а медленно покачала головой. Не мне, а себе. Своим мыслям, будто отрицала раздумчиво. — Нет, нет, нет… — и взбежала быстро на крыльцо, не оглядываясь.

А ведь я ничего не спрашивал.

…Как это вышло?

Я лежу на кровати, и тяжелая память не дает заснуть и не приносит облегчения.

С ней что-то неладное происходит. Она мечется в поисках поддержки. А я…

4 февраля.

Александр Данилыч сидел в учительской — проверял тетради. Двое мальчишек стояли в коридоре, навалившись плечами на крашеную стенку. Они шептались, почти прижимаясь к стенке губами.

Увидев меня, учитель встал навстречу и наставительно сказал мальчишкам:

— Так поняли? Теперь марш домой…

Мальчишки кинулись к вешалке.

В мрачноватой, в одно окно, учительской прохладно.

— Опять подморозило. В сапожках без ног останетесь. В деревне надо к другой обуви приспосабливаться.

— Я к вам, — сказала я. — Понимаете… Вчера встретила старика Подзорова…

Александр Данилыч что-то заметил в тетрадке, уже проверенной, исправил красным карандашом и уставился на меня, как бы выразил внимание. Я почувствовала себя неуместной, и слова, которые я утром подготовила и подбирала, потускнели. Я сказала:

— Он уже старый, а… Девочка у них не учится, самого младшего не принимают в ясли.

— Ему что, материальная помощь нужна? Так это к председателю надо… Он решает.

Александр Данилыч доверительно добавил, уверенный в моей неосведомленности:

— Недавно его юбилей отметили всем колхозом. Правление подарок выделило — телогрейку и брюки ватные. Он на морозе всегда — вот и учли. Старику за семьдесят, а не поддается… Хороший старик.