Далекие ветры

— Прасковь, провожать тебя сегодня не пойдем. Вон с кумом пойдешь. Вам на одну улицу. С ним не соскучишься.

Наталья отправляла подружку, намекая на что-то, а та укоризненно пугалась:

— Выдумаешь.

А на улице ночь, и нет огней в окнах. Темны кусты. Согра и тишина на сотни верст до больших городов по сонным дорогам. Зимняя дорога тянется вдоль чалдонских домов.

Молчат дома, и молчат мужики.

IX

Сергей смастерил сани Матвею, Осталось только головки связать. Ему приятно вспоминать их, представлять радость Матвея, Хорошие сани получились. Легкие. И, надо сказать, было из чего их делать. Матвей в дереве толк знает. Березовые заготовки полозьев с весны нагнул, в тень под крышу поставил, выдержал на спокойном воздухе. Не разорвало их прямым солнцем, они только сизым налетом покрылись.

Копылья Сергей из сухого комля тесал, так топор даже звенел. Пока долбил в полозьях гнезда, Матвей рядом в избе сидел, не отходил, как ребенок радовался, гладил отстроганные копылы.

— Ведь посмотри. Береза, а что кость. — Подушечки пальцев его от соприкосновения с деревом лоснились. — Как стекло.

Гнули вязы вдвоем. Распаренный в печке тальник намертво схватывал шею копыла, истекал горячим соком. Сводили концы хлыстов на середине, стягивали бечевкой.

Готовые сани Матвей поднимал за головки, двигал, удивлялся:

— Ведь что?.. Игрушка. Брось с крыши — подпрыгнут.

Чем ближе подходила работа к концу, тем сильнее Матвей возбуждался. Радовались его глаза, радовались руки, и Сергей рядом с ним был счастлив.

— Легкие, как воздух. Запряги коня — не почувствует.

В субботу Сергей идет к Матвею. Матвей желанен ему своей благодарностью, умением оценить чужой труд.

В избе семилетний мальчишка из сумерек уставился на Сергея.

— Ты что, один? Сидишь, лодырничаешь? Дрова бы колол. На морозе они знаешь как колются. Поднесешь топор к полену, полено само так и разлетится.

— Мне нельзя. У меня ладонь к скобе примерзла, и кожа оторвалась.

— Это ты сплоховал. Где же все ваши?

— Папка не знаю, а мама в бане.

Вскоре в избу вошла бабка, поставила полные ведра на пол. Стенки ведер намерзли, и вода колыхалась в них, как в ледяных стаканах. От ведер расползался по полу пар. Бабка сняла смерзшиеся рукавицы, еще хранящие форму дужек, долго распутывала концы шали. Она не могла распрямить спину, была недовольна морозом и старостью.

— Что, Николаевна, по хозяйству?

— Убиралась… Ты, Сереж? — она присматривалась к его лицу, словно к пятну. — Баню сегодня топим. Сама-то с Проскуткой сейчас парится.

Она подумала о чем-то.

— Что-то я разделась. Они холодной воды просили. Вслед кричали, а я запамятовала.

Сергей вдруг представил двадцатилетних молодух в пару, в темноте бани, при чадной коптилке, их хлопотливую безмятежность, и ему захотелось войти к ним молча, деловито, обыденно, не дав опомниться, поставить ведра, поправить шапку и уйти.

Бабка уже оделась и, придерживая шаль, наклонилась к ведрам.

— Николаевна, — Сергей перехватил дужку, — дай-ка, я отнесу.

Старуха уставилась на Сергея, в глазах ее проснулось озорство:

— А неси.

Баня завалена снегом, и короткая дорожка к ней прорыта ровным срезом по стенам. Выкинутый снег высоко лежал над головой. В предбаннике, в углу, настлана солома. Из щелей маленькой двери валил пар, и близко пахло задымленными бревнами. Из отдушины над головой слышались шлепки распаренных веников.

— Мам, ты? — слышится голос Натальи. — Прасковь, ты ближе, прими ведра. Вот пар! Аж дыхание захватило. Ма, стой, мы дверь откроем.

Сергей вваливается с ведрами в колышущийся жар.

Язычок коптилки, отрываясь от фитиля, запрыгал, сваливаясь. Заходили шаткие тени на полке, на черных стенах. Резаный крик несется с лавки. Потом спокойнее:

— Ты что, очумел, охальник… Прасковь…

Прасковья стоит, не трогаясь с места:

— Сереженька… Вот спасибо. Принес… Теперь раздевайся. С нами мыться.

Она только что парилась. Исхлестанное ее тело исходило жаром.

— Ой, да холод от тебя какой добрый да какой желанный. Поостудиться хочется. Шубу-то расстегни.

Она прильнула к нему, обняла и горячее тело промокнула о его рубашку. Плотный жар под потолком уже сдавил голову Сергею.

— Наташк, плесни ковшик на каменку, — вдруг выкрикивает Прасковья, — я его подержу.

Сергей отрывается от ее рук, выскакивает на улицу. Пока идет, мокрая его рубашка мгновенно набирает холод, коробится. Бабка ждала его.

— Отнес?.. Никак, к ним заходил? Жару-то у них там много? Ну, посиди, скоро Матвей будет. Аль домой торопишься? Я пойду, их проведаю. А то они даксь побоятся сюда на огонь прийти, пока ты здесь.

Сергей шел домой, плотно запахивая на груди шубу, и улыбался. И было у него чувство какого-то беспокойства, что не он, а над ним посмеялись.

X

Мороз по утрам пахуч. Прибитый за ночь снег Сергей режет лопатой и откидывает кубами от ворот.

— Посторони-и-и-сь!