Далекий дом

На следующее утро Якуб принес лак и вручил одному из ямщиков, чтобы тот передал Хемету. «То-то! — думал он заносчиво. — Если бы этот лошадник обошелся со мной плохо, то к утру от усадьбы оставался бы один лишь пепел!» Но это были скорее озорные мысли, чем злобные. И ему было легко и свободно. «То-то!» — повторял он и посмеивался, шагая в слободу к жестянщику. Недели две назад сосед-плотник сделал ему дверцу из дерева, и ее прикрепили к автомобилю и покрасили черным лаком. Но дверца быстро расщепилась — дерево было чуждо автомобилю — и Якуб снял ее. А затем он договорился с жестянщиком, что тот сделает дверцу из листового железа. И вот он шел в слободу к жестянщику.

Жестянщик не доделал дверцу, и ему пришлось обождать, пока тот закончит работу. Уже поздно вечером он вернулся во двор исполкома, отпер амбар и положил дверцу в кабину автомобиля. Сторож просунулся в амбар.

— Хорошо ли закрываешь амбар? — сказал он, посмеиваясь. — А то вон в ямщине коня увели. Говорят, цыгане явились, табором стали в степи.

— А зачем цыганам машина? — сказал Якуб. — Им кони нужны, а машина им ни к чему.

Но, запирая амбар, он взвесил на ладони замок, с удовольствием ощущая его тяжесть.

10

А конь и правда исчез со двора ямщины. Наутро Хемет, разбираясь с происшествием, выяснил, что один из ямщиков ездил на мельницу, вернулся поздно и поставил коня на выстойку. Сам он прилег на телеге, чтобы через два часа напоить лошадь, дать ей корму и поставить в конюшню. Но так как он был выпивши, то проспал до утра. А проснувшись, увидел, что лошади нет. Следы уводили к речке и там были потеряны.

Хемет избранил ямщика и приказал искать коня. Тот ушел и вернулся после полудня — злой, жалкий, и Хемет опять побранил его, но не так грозно, как утром. Он уж думал про себя, что коня, если цыгане увели, вряд ли найдешь, а шум вокруг происшествия может оказаться убыточней, чем если купить нового коня — так что он бранил ямщика впрок. Но тот исчез со двора и вдруг явился с ружьем.

— Я иду в табор, — сказал он. — Или пусть вернут коня…

— Замолчи! — крикнул Хемет, резко, приказательно протягиваясь за ружьем. Но тот не отдавал. Он, Алсуфьев, был неудачливый лошадник, и только с поступлением в ямщину дела у него стали лучше, — так что он очень боялся, как бы Хемет не выгнал его.

Хемет все-таки отнял у него ружье и велел идти домой, но Алсуфьев не уходил. К вечеру Хемет собрал свободных ямщиков и сказал, что кому-то из них надо бы заночевать на усадьбе на всякий нехороший случай. Говоря так, он ничего такого не имел в виду, отчего Алсуфьев мог бы взволноваться. Просто он давно уж сомневался в бдительности старого и глухого сторожа. Но Алсуфьев, усталый, издерганный похмельем, пропажей коня и страхом быть выгнанным, вдруг крикливо стал говорить, что у него есть волчий капкан и он установит его в конюшне возле стены, выходящей в глухой переулок.

— Не посмеешь, — сказал Хемет с угрозой в голосе. Его возмущало усердие ямщика, вызванное страхом.

На следующий день Хемету прочитали в газете о пропаже коня в ямщине. Кража коня была таким же обычным и нередким делом, как, например, пьяная ссора, авария на столбовой дороге или надувательство маклера. И вот об этом-то расписано было в картинах: как храпел напившийся вдрызг ямщик и как воры крались и отвязывали лошадь. Он пренебрег бы этими глумливыми картинками, когда б не намеки на отсутствие порядка в ямщине и что частный собственник вряд ли будет болеть душой за общественных коней.

Он опять под вечер собрал ямщиков, еще не успокоенный от возмущения и страха за ямщину, и с горячностью стал говорить, что на сторожа надежда плохая и надо ухо востро держать и что он сурово накажет каждого, кто окажется повинным в пропаже очередного коня. Его речь возбудила ямщиков. Они заговорили тоже горячась, перебивая друг друга, и в их заяристых голосах все внятней, все пронзительней звучали нотки воинственного озлобления, бесшабашности и нещадности. Для них, извечных лошадников, маячила встреча с извечным врагом — конокрадом, и это веселило и ожесточало их. Алсуфьев молчал, бледный, с лихорадочно блестящими глазами, ни на кого не глядя, но прикачивая головою в лад резким, крикливым словам товарищей…

Когда Хемет вышел со двора и двинулся вниз по улице, ему еще слышались необузданные голоса ямщиков. Затем он свернул в переулок, и здесь под ногами пружинила войлочная мягкость пыли, и воздух насыщен был и пылью, и запахами — молока, дымка, варева, и звуками людей и вещей, и среди движения теней и полусвета сумерек, запахов и звуков точно подымались и опадали призраки тех необузданных, заяристых голосов. Наконец он вышел на набережную улицу и увидел свой дом, накрывающийся непроницаемой войлочной мягкостью и теплом вечера. Подойдя к калитке, он послушал, как шаркают во дворе шаги жены, погремывает подойник, потрескивают сучья — это, наверное, Айя подтапливает очаг. Он открыл калитку, в этот момент в очаге вспыхнул высоко огонь и осветил Айю, ее стройные смуглые ноги, цветастое платье, разрумяненное оживлением и пламенем лицо.