Далекий дом

Эта братва, наверно, замечала, что выглядит она уверенней, горделивей и решительней, чем мать. Так это и было: ведь она, не смущенная предрассудками, бесстрашная перед любым проклятьем любого божества, сопровождала мать на собрание женщин — в мечеть или в клуб, как тут называть: мечеть уже бездействовала, но и клуб еще не был здесь открыт. Посредине зеленого мечетского двора на деревянном возвышении, обшитом малиновым крепом, учительница Кадрия, в красной косынке, из-под которой выбивались коротко стриженные волосы, говорила речи. Под древним небом, над вековечной зеленью травы звучали непривычные слова, как бы тесня и смущая старые и обживая себе местечко среди них, — индустриализация, трактор, соцделегатка, заем. Сказав речь, учительница Кадрия чуть отодвигалась от возвышения и приглашала выступить женщин. Те смущенно посмеивались, переминались с ноги на ногу и закрывали лица платками, как бы вспомнив, что находятся вблизи храма. Учительница Кадрия постукивала по трибуне карандашом, ей непременно хотелось, чтобы эти молчаливые женщины, ее единоплеменницы, заговорили с такой же легкостью и таким же бесстрашием, как она сама. И как-то она глянула и увидела среди них свою бывшую ученицу и вроде поманила ее глазами, и Айя шагнула вперед, а колебание, а потом волна приглушенных голосов как бы вынесла ее прямо на середину двора. Ей казалось, что она говорит новые даже для нее самой слова, хотя говорила она то, чему училась в школе и техникуме — о трудовом энтузиазме масс, о новой жизни, которая пришла в городок, и звонко, как бы впервые повторяла слова: индустриализация, заем, трактор, соцделегатка. А когда она шла на свое место, то женщины не на нее смотрели, а на мать, и та была смущена и розова, как будто сама только что сказала речь.

С некоторых пор ее стал преследовать маклер Харун. Он и близко не подходил, когда она шла на собрание или обратно, или когда она с девчонками ходила на кладбище убирать братские могилы, или во время карнавала в праздничные дни. Он прогуливался мимо ее дома, но вряд ли она замечала, что кто-то там прогуливается в щегольском каляпуше на яйцеобразной голове, в жилетке и хромовых сапогах гармошкой. Он, как бы удивившись такой слепоте, расстарался еще более и вскоре проехался мимо ее дома на дрожках. Упряжку он одолжил у соседа, слободского извозчика, но в конце концов он ведь мог сказать, что это его собственный конь и собственные дрожки.

Конечно, куда проще было бы встретиться с ней на посиделках, которые устраивались еще у какой-нибудь старухи в слободе, но ведь туда она не ходок. А на вечерах в педтехникуме или в городском саду на карнавале — там он ни за что бы не осмелился приблизиться к ней. Да и что бы он смог ей сказать такое, чтобы заинтересовать ее, или что бы он понял из того, о чем она живо разговаривала с подругами. Ему надо было непременно застигнуть ее где-нибудь в тиши улички или на берегу, когда она купала бы коня. Пока же он все проезживался мимо дома.

Однажды, когда Хемет и дочь сидели на скамейке, а он как раз ехал на дрожках, выфранченный, с длинной папиросой в зубах — тут он завернул к воротам, привязал лошадь и подошел к ним. После расспросов о здоровье и делах он сказал:

— Как ты смотришь, дядя Хемет, если бы в городе открыть ломбард? Чем сбывать вещицу спекулянту, куда лучше отдать ее на время в ломбард.

— Пожалуй, — ответил Хемет.

И тут он, как будто бы не мечтал только, а уж открывал ломбард, сказал:

— Я заведу в этом ломбарде такие порядки, что весь округ понесет туда вещи. — И он произнес длинную хвастливую речь о будущей своей деятельности.

Отец то ли слушал, то ли нет — он покуривал себе цигарку и молчал. А тому надо было вызвать интерес любой ценой, во что бы то ни стало, и он сказал ни с того, ни с сего:

— На днях я купил машинку для стрижки волос. Пятнадцать рублей отдал. Конечно, если еще столько добавить, то можно бы корову купить. Но машинка есть машинка. — Он ухмыльнулся и рассказал еще, что у него есть варшавская кровать и трюмо, каждая из этих вещей стоит по двадцати пяти рублей.

— А духи почем? — спросил Хемет.

— Духи? Какие духи?

— Кажется мне, что твои духи пахнут точь-в-точь, как у директорши. Дорогие, видать.

— Ой, дядя Хемет! — как бы удивился маклер Харун. — Да я совсем и не брызгался духами, валлахи! А если запах от меня благородный, так разве же вы не знаете, что я рожден от французского доктора?

Она рассмеялась и ушла в калитку.

Он однако продолжал свои катания. Возможно, он и не ее подстерегал, а Хемета — для завлекательных разговоров о ломбарде, варшавской кровати и благородном происхождении — но Хемет был человек занятой и не любил зря языком трепать на завалинке. Так что и тут Харуну не везло, а один случай и совсем положил конец его поездкам на чужих дрожках.