Далекий светлый терем

Итак, еще раз. Что я имею? Вторую неделю лежу, как Ихтиандр, в теплой воде, балдею, а в соседних номерах такие же дурни. Еще раз: первый – Спортсмен. Культурист, занятие греблей на каноэ. Изометрическая гимнастика в транспорте. Мячик в ладони. Женщины делятся на два типа: машки и клюшки. Одни для показа, другие для гормонального тонуса. Помешан на рыцарстве, хотел бы побывать мушкетером.

Второй – Мафусаилист. Йога. Хатха и немного раджа. Сыроедение, вегетарианство. Очищение. Здоровье. Попытка осознать мировые константы через самадхи асампрайната. Мировой разум. Калпы. Отчаянные попытки – проговорился, чуть не до инсульта, – понять мировые константы, пробраться через чувство. Для него чувствовать важнее, чем знать. Идиот.

Третий – Алармист. Контркультуртрегерство. Антинаука. Антисайонтизм или антисциентизм, как пишут в провинциальных изданиях. Общество охраны памятников старины. Воспитание историей. Назад к природе. Старое доброе время.

Четвертый – Технофил. Сразу начинает издеваться как над тупоголовыми спортсменами, так и над трусами, что пытаются продлить жизнь на год-другой, хотя какая разница во сколько откинуть копыта: в семьдесят или семьдесят два? Зло высмеивает алармистов, что зовут назад в прошлое, но не отказываются от телевизоров, холодильников, даже не переселяются из Москвы в глухие деревни поближе к природе. Хорош, но уж слишком отказывает в праве на жизнь всем дуракам и юродивым.

Еще неделю первые полдня бился в незримые стены, ломился в подпространство, пытался установить контакты с существами других миров, а вечером, уже одурев от усилий, беседовал с беднягами из соседних ванн. У них, естественно, успехов было не больше, чем у меня.

Об эксперименте можно рассказывать долго, но когда к концу месяца результаты все еще были на нуле, я сказал Жолудеву с неловкостью:

– Чувствую, я вас подвел. Месяц коту под хвост.

– Ничего, все не так быстро делается.

– Увы, – сказал я. – Это был мой отпуск, который я потратил на ваш эксперимент. А от моей работы меня никто не освобождал.

Жолудев дернулся, даже слегка побледнел:

– Вы… дальше не хотите?

– Не могу, – признался я. – Уже и то, что я отказался ехать на дачу… Да и то правда: копаться в грядках не люблю. Я все-таки дитя асфальта. А вот работой пожертвовать не могу. Не обессудьте.

Жолудев уже справился с собой, ответил с вымученной улыбкой:

– Спасибо и на этом. Вы ведь на добровольных началах, бесплатно! А сейчас плати за все. Денег на науку почти не отпускают. Что ж, полежите еще несколько минут, вам помогут выбраться.

Двое дюжих медиков явились быстренько, даже с их помощью в самом деле выполз из ванны, как дряхлая старуха. Обессилел, отвык от гравитации. Если бы не их сильные руки, даже брюки натянуть бы не сумел.

Жолудев предупредил:

– Еще сутки придется потерпеть наше общество. Адаптация, то да се. А завтра с утра вы уже дома.

– Да я мог бы и сегодня, – возразил я слабо. – Мне-то отдохнуть несколько минут. Всего лишь обвыкнуться. Восстановить реакцию. Я же не полгода в невесомости на космическом корабле!

Жолудев покачал головой:

– Вы сами на моем месте поступили бы так же.

У него были мудрые, всепонимающие глаза. Я заткнулся. На самом деле я, человек осторожный, на обратное привыкание отвел бы суток трое.

Полдня я валялся на мягкой постели, что казалась невыносимо жесткой, с наслаждением потягивался, вслушивался в напряжение отвыкших от нагрузки мышц. Обед был настоящий, хотя раньше я не назвал бы обедом полужидкую манную кашу. Правда, и от этой порции на блюдце, что не насытила бы и котенка, в желудке появилась приятная тяжесть.

Время тянулось невыносимо медленно. Когда Жолудев зашел проверить мое самочувствие, я спросил:

– А как остальные?

Он развел руками:

– Тоже.

– Не удается?

– Ну у них, как и у вас, времени в обрез. Я же сказал, фонды урезаны, мы держимся больше на пожертвованиях, помощи добровольцев. Наши сотрудники – сплошь энтузиасты, живут на такую зарплату. Даже доктора наук стыдятся подходить к кассе, когда зарплату получают наши слесари.

Он говорил что-то еще, отводил глаза, но я чувствовал фальшь в голосе. На самом деле, как я понимал, тем людям уже нет смысла оставаться в ваннах.

Стрелка часов подползла только к девяти вечера, а раньше утреннего обхода меня точно не выпустят. Жолудев поднялся уходить, когда я неожиданно для себя попросил:

– А нельзя ли повидаться с моими коллегами?

Он удивился:

– Зачем? Вы ведь не ладили!

– А что еще делать? – спросил я. – Спать рано. Их, как я понимаю, тоже не выпустят до утра. Вам не до нас. А мы хоть посмотрим друг на друга. А то даже имен не знаем!

Он, как мне показалось, замялся в нерешительности:

– Уверены?

– Уверен, – ответил я. – Это ж ни к чему не обязывает! Как в купе поезда. Можно и пооткровенничать, ибо каждый сойдет на своей станции, больше никогда не увидимся.

– Если вы так уверены…

– Уверен, уверен!

– Если у вас нет предубеждения…