Далеко-далеко отовсюду

Я выглянул в окно - такой ли уж сильный дождь на улице, что нельзя идти пешком. Лило так, что казалось, в окна автобуса вставлены рифленые стекла. Но и это не облегчило мне душу. Я представлял себе, как вечером отец спросит: "Ты на машине ехал в школу? Нет? Почему?"

От этой мысли меня передернуло, и тут я заметил, что рядом со мной у окна сидит девочка из нашей школы. Я сказал ей:

- Привет!

- Привет, - ответила она, а мне захотелось, чтобы рядом сидел кто-нибудь совсем незнакомый, чтобы можно было не обращать на него внимания.

Филды поселились на нашей улице, в двух кварталах от нашего. дома года два назад, и мы с Натали какое-то время учились в одном классе. У нее были длинные темные волосы, держалась она тихоней - пройдешь мимо и не заметишь, - и она вроде бы занималась музыкой, - это, пожалуй, все, что я знал тогда о Натали Филд. Она была хорошенькая, впрочем, почти все девушки кажутся мне хорошенькими, так что не мне судить. Вы бы не назвали ее красивой, потому что она была коренастенькая и суровая на вид; но мне думается, что она была хорошенькой, только не всякому дано было это заметить, потому что и она не всякого замечала. Но на этот раз так уж получилось, что я это заметил, потому что она заметила меня. Не могла не заметить. С моего ранца, который промок насквозь, капало прямо ей на колени. Я передвинул его, чтобы капало на мои, и сказал:

- Извини. Всего лишь сильнейшее артериальное кровотечение. Сейчас пройдет.

Вот это уж действительно было странно - я и вдруг заговорил! Ну, промямлил бы как обычно: "Извини", передвинул ранец - и все, точка. Видно, тошно было мне от самого себя, от чувства вины за машину, и от ярости, и от одиночества, и от мысли о том, что быть семнадцатилетним ничуть не лучше, а может быть, даже хуже, чем шестнадцатилетним, и все в том же духе, так что выбился я из привычной колеи. Захотелось как-то отойти от всего этого, ну хоть незнакомую девушку посмешить. А может быть, было в ней самой что-то такое, что заставило меня заговорить, вернее, сделало для меня возможным заговорить с нею. Или, когда встречаешь человека, с которым суждено встретиться, ты это неосознанно чувствуешь?..

Она рассмеялась искренне, удивленно и радостно. А я продолжал:

- В результате кровотечения из тазобедренной артерии это наступает... запамятовал, через сколько секунд: то ли через семь, то ли через пятнадцать.

- Что наступает?

- Смерть от потери крови. Гыр-гыр-гррых! - и я свалился на сиденье автобуса и тихо "скончался". Потом сел и сказал: - Да, воротник мой промок насквозь, словно льдину за пазуху положили.

- У тебя же волосы мокрые, с них и капает тебе на воротник.

- Мокрец я несчастный, - прорвалось у меня.

- Послушай, у вас ведь историю преподает мистер Сенотти, верно? Как он?

- Да нормально. Псих. Грубиян. Должно быть, потому, что имя-то у него Наглый**, - не его это вина.

______________

** Тут игра слов: Оуэн немного искажает фамилию учителя: переделывает итальянскую фамилию "Sennoty" в "Snoty" - наглый, бесстыдный.

- На мне висит еще социология, и мне бы подходящего преподавателя найти, покладистого.

- Тогда Наглый не подойдет. Возьми лучше Вребек. Она только и знает, что кино показывает.

- Я у нее занималась. Поэтому и ушла от нее. Ох, прямо не знаю... Дерьмо! - именно дерьмо! да еще со злостью, сказала она. - Терпеть не могу всю эту халтуру, а заработать на хороших преподавателей не хватает времени.

Все это она говорила не столько мне, сколько себе. Но у меня, как говорится, аж дух захватило. За двенадцать своих учебных лет, включая детский сад, я еще ни от кого не слышал, чтобы он "терпеть не мог всю эту халтуру".

- Как это у тебя не хватает времени? Что, у тебя тазобедренная артерия порвалась? Не паникуй - у тебя целых пятнадцать секунд в запасе.

Она снова рассмеялась и взглянула на меня. На какую-то секунду, но взглянула и увидела. Она посмотрела на меня не для того, чтобы увидеть, как она выглядит в моих глазах, она посмотрела, чтобы разглядеть меня. А это редкость, по собственному опыту знаю.