Далеко ли до Чукотки?

— Сами же на правлении постановили к Маю школу белить и магазин. А побелку дали? А кисти дали? Бели, Дуся, как хочешь. За побелкой за реку бегала, а мочальные кисти сразу повытерлись — вон сколько классов-то!

А Генка все калитку открыть не мог. И по улице пошел сердитый. Очень он за хвосты обиделся:

— А все одно, хоть на шляпу… Я председателю скажу…

Дуся плюнула в сердцах:

— Да разве тебе растолкуешь? — И понесла картошку к сараю.

Внутри сердито гремела корытами. Дробно сыпала картошку под нос корове. «Думаешь, все как лучше, а тут выходит…»

Когда вернулась в избу с пустыми ведрами, Вовка — старший внук — метнулся от шкафа, где стоял патефон, в кухню.

— Только голод и приводит, — заворчала бабка и сразу к печи. — Озоруешь небось? Гляди, кто пожалуется. А Санька где?

Пацан плечами пожал — что ему до малышни, у него свои дела, и запрятал ручку от патефона в карман.

— Ты смотри за ним. Того гляди на реку улизнет, — из чугунка она наливала дымящийся суп.

— А чего глядеть-то, — Вовка взял ложку — и за стол, — у нас свобода, равенство, братство.

— Ты ешь знай, ешь! Ишь какой образованный стал, — поставила перед ним тарелку. — Потом пирожка отрежу. Сладенького.

Обжигаясь, Вовка хлебал суп, носом шмыгал, на шкаф косился:

— Играет он, что ли, этот «гроб с музыкой»?

Она его хотела по лбу хлопнуть, но он отстранился:

— А что? Вот у бати транзистор, это вещь. И у Михеевых «Ригонда». А у тебя что?

Она молча встала, прошла к шкафу, патефон решила проверить внизу под платьями. А Вовка усмехнулся: все равно ручка-то в кармане, холодная, блестящая, — пригодится.

— Баушк, а не знаешь, слепых лечат? — Вовка хлебал быстро, он очень торопился.

Она поднесла к столу закутанный в полотенце пирог:

— А как же, нынче всех лечат.

— И глаз вставить могут?

Она тихо опустилась напротив внука, сухая вся, темная, подперлась кулаком — устала, что ли?

— И сердце могут, и глаз могут, — прислушивалась, как на соседнем дворе, у Михеихи, поют-гуляют. У нее хозяин — мужик веселый.

— Это хорошо, — вздохнул Вовка и облизал ложку. — А то мне завклубом дядя Трофим глаз обещал выбить, если я буду его мотоцикл крутить.

На соседнем дворе стихло, наверно, в дом ушли.

— А ты не крути, — бабка встала, — а то в кино не пустит, — аккуратно размотала полотенце, полюбовалась.

— И не надо, — вскочил Вовка. — Я эти «Тайны любви» сто раз смотрел, — и скорей в сени, загремел там железками. — Зато киножурнал привезли новый. В шесть крутить начнут.

— Пирожка вот поешь, — она за нож взялась, — праздничный, сладкий…

А он уж, «механизатор», за железки — и вон из избы, только дверь хлопнула.

Так и осталась она над нетронутым пирогом. А сколько хлопот было. Даже ночью к тесту вставала.

К шести часам Дуся заторопилась.

Чугунки в ватник завернула. Сапоги надела ладные, новые, косынку назад концами повязала — решила в клуб сходить.

На улице теплынь. Горько, по-весеннему пахнет тополем. Людно. Флаги красным пунктиром ведут к площади. И опять с разных сторон:

— С праздником, теть Дусь!

— С праздничком, Евдокея!

— Взаимно… И вас так же, — она твердо, как солдатка, шагала по дороге, обгоняла парочки.

А в домах весело. Окна раскрыты, музыка разная. И на площади перед чайной репродуктор играет: «Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои-и-и…» Это все Трофим старается, завклубом. Недавно новую радиоустановку достал. А уж стар стал. Только мотоцикл и спасает. Вон у клуба с ним возится. То ли «иж», то ли «Ява» — Дуся не разбирается.

— Здравствуй, Трофим.

Тот выпрямился, рукой заслонился от солнца, кепку снял:

— Здравствуй, Евдокия Григорьевна.

А у самых дверей Дуся нагнала Катерину. Идет Катерина, в черном вся, сутулится. Так вместе и вошли.

В клубе пахло свежевымытыми полами. Желтый солнечный свет из окон падал на людей, на яркие плакаты, на беленные Дусей стены, на серый экран.

Они с Катериной долго выбирали местечко поближе. Здоровались на разные стороны — на людях и праздник. Наконец уселись, огляделись.

На сеансе народу много. Все больше старые или молодежь, что в последних рядах сидит. А в проходе малышня озорует, школьники. Ее внуков нет вроде. А то неудобно, вон и учительница тут.

Из будки, хромая, вышел Трофим. Малышня врассыпную сразу. Он закашлял, застучал деревяшкой вдоль рядов — гривенники собирал, билетики синие выдавал. Потом сказал хрипло:

— Семечки на пол не лузгать — оштрафую, — и пошел на улицу ставни закрывать.

Трофим одно окно ставнем закрыл — солнце притушил.

Второй ставень закрыл — стало тише, темней. Ребятня поуселась… Потом — третий.

В темноте закашляли. Заскрипели лавки.