Далеко ли до Сайгатки?

«Здравствуй, дорогая сестрёнка Варюшка!

Варя (дальше несколько строк были тщательно зачёркнуты тушью и начиналось с обрывка фразы)… и не из нашего района. Я ведь тебе писала, что мы с Катей (с Тумбой, понимаешь?) будем работать теперь в госпитале, помогать медсестрам, а учиться всё ещё нельзя, только ты, видно, не получила.

Варюшка, мы с Катей очень волновались, а по коридору всё время ходили раненые, и один был весь забинтованный, на костылях. А потом в ожидальную вошла санитарка и крикнула: «Кто тут из школы присланный?» Мы с Катей сказали: «Мы» — и пошли. Варя, нас сперва взяли только на испытание, а потом уже прикрепили к палатам, и вот теперь самое главное: в нашей палате, оказалось, лежит один младший лейтенант, он только что недавно… (опять было вычеркнуто), так он хорошо знает и дядю Бориса Матвеевича, и бабушку, и даже тебя, и ещё всё про какую-то Машу рассказывает. Его зовут Анатолий Иванович, Толя, он у вас в партии был коллектором. Ой, такой хороший, Варюшка! Всё шутит и говорит глупости, а у самого обе ноги и правый плечевой сустав задеты. Он как узнал, что моя фамилия Бурнаева, стал нам про Сайгатку рассказывать. А мы с Катей ему газеты читаем и вчера письмо даже писали этой самой Маше. Вот видишь, дорогая Варюшка! И дяде обязательно скажи.

А у нас в Москве вдруг зима сделалась. Снег выпал, и когда ходим в бомбоубежище, то в шубах и валенках. Мама о тебе всё время очень беспокоится, Варя, ты пиши. Она говорит — хорошо, что вы с бабушкой далеко. А это и правда хорошо, хоть и грустно, что поврозь. До свиданья, дорогая Варюшка!

Наташа Б.»

Внизу было приписано рукой Марьи Николаевны:

«Всем моим дорогим и близким и тебе, дочь, желаю здоровья, счастья и покоя. А вы нам пожелайте бодрости и сил. Потому что трудно, очень трудно, когда этих сил становится всё меньше и меньше».

Вадим

Но с Вадимом не обошлось.

На третий день ему стало гораздо хуже. Накануне вечером его вместе с койкой перенесли из общей спальни мальчиков в отгороженный шкафами угол Сергея Никаноровича. Валентина Ивановна заставила его надеть свою пуховую кофту, но он по-прежнему дрожал, когда спадала температура. Ребята по очереди дежурили возле Вадима (Сергей Никанорович был очень занят — заменял уехавшую в Сарапул за продуктами Ольгу Васильевну).

В то утро, когда в интернате кончался второй урок, из спальни мальчишек прибежал кто-то и вызвал Сергея Никаноровича. Он поднялся наверх в спальню.

Вадимка лежал на спине, вытянув по одеялу тонкие руки, в женской кофте, застёгнутой у ворота английской булавкой, и громко разговаривал. Это-то и испугало дежурившего возле него Серёжку Груздя.

Вадим вдруг сел, открыл непривычные без очков блестящие глаза и запел очень весёлым голосом: «А вот грибов, кому свежих душистых грибов…»

Сергей Никанорович нагнулся, взял его за ладонь, она была горячая, даже обжигала, и жар от прикосновения к ней не проходил, а увеличивался.

— Вадимушка, — тревожно позвал Сергей Никанорович. — Ты это о чём? Какие грибы?

Из-за шкафа выглянул Мамай, за ним испуганные лица мальчишек:

— Может, надо чего? Воды принести?

Сергей Никанорович замахал руками и попросил Мамая сбегать во двор за снегом, чтобы положить Вадиму на голову холодную повязку.

* * *