Далеко от Москвы

— Вот уж не хотел бы я, чтобы Ковшов так же, подобно вам, моргал глазами, выступая с отчетом! — сказал Батманов, не дождавшись ответа от Либермана.— По вашему лицу, вижу, что вы обиделись на меня. Но при чем же здесь я, если вам нечего сказать в такую важную минуту! Вспомните, как вы приносили мне телеграммы и докладные с бесконечными требованиями теплой одежды и обуви. Вы даже завели, на всякий пожарный случай, специальное дело с такими телеграммами. и докладными. Хотите, я извлеку его из своего сейфа и дам Ковшову? Пусть он покозыряет в Москве копиями ваших бумажек: мы вам писали, а вы нам не помогали. Что молчите-то? Не подходят сейчас ваши бумажки, верно? Так вот, Либерман... Если в вашем отделе отчет будет готовить человек с кругозором кладовщика, он скучно проканючит: сколько сапог, портянок, курток и брюк выдано рабочим, сколько израсходовано продуктов, уложились ли мы в нормы. Человек с государственным пониманием дела расскажет о другом: наступила зима, у нас почти не было теплой одежды, и все- таки мы отказались от государственных фондов, а то, что было получше — отдали Красной Армии. Рабочих, меж тем, одели... во что, Либерман, неужели забыли? Мы же с вами пошили огромное количество бушлатов, телогреек и бурок из обмундирования, списанного в утиль воинскими частями! Мы с вами научились ценить изношенные вещи, ремонтировать их и сто раз латать, вместо того чтобы сразу выкинуть. Вы забыли про сапоги из утильных автопокрышек, про вату из тряпья? А имеем ли мы право, говоря о продовольствии, не упомянуть о помощи нанайцев и нивхов, о помощи рыбаков из колхоза Карпова? Сосчитайте повнимательней, сколько мяса и рыбы они нам дали.

Залкинд незаметно улыбается, он доволен совещанием. Либерману, конечно, обидно, недаром он так надулся. И еще кое-кому обидно. Но если спросить начистоту того же Либермана или Федосова: так ли уж недовольны они Батмановым, не хотят ли они другого начальника строительства — помягче, поделикатнее, не такого беспокойного и острого на язык, как Батманов?

Да, Василий Максимович крут. Он резок, иногда беспощаден. И однако ни один из них от Батманова не отступится. Они не променяют его, скажем, на Сидоренко. С Батмановым они познали то, что сам Василий Максимович любит называть большевистским организационным творчеством.

— Какие люди у нас работают на трассе, товарищи! — говорит Батманов с чувством. — Очень умно назвал их Пущин в газете гвардейцами тыла. Мы обязаны о них так же хорошо рассказать в своем отчете, как это делают армейские политработники во фронтовых донесениях об отличившихся в боях солдатах и офицерах. — Василий Максимович усмехнулся. Глаза его блеснули.— А вот наш отдел кадров! Могу поручиться: товарищи, ведающие кадрами, преподнесут листы бумаги со словами и цифрами — сколько у нас мужчин и женщин, сколько в том числе с высшим образованием и сколько со средним и низшим. Будет у них и такая продукция — я как-то уже видел нечто похожее — охват соревнованием в процентах в разрезе месяцев. И пропадет, товарищи, в этом словесно-цифровом скрежетании главное — душа людей. Тут уж не найдется места рассказу о том, как у нас не было связистов, и комсомольцы, под началом Тани Васильченко, сделались ими; как у нас нехватало сварщиков, и Умара Магомет один заменил четверых; как бригада дорожников тащила на себе машину шофера Махова, чтобы он не сдал первенства; как люди гибли, ибо дело для них было дороже собственной жизни. Имеем ли мы право забыть инженера Тополева, десятника Гончарука, тракториста Силина?

...В раздвоенном сознании Ковшова одна половина взволнована речью Батманова и живет происходящим на совещании. Другая — на покинутом боевом участке. Как все бурлит там сейчас! Беридзе стоит перед глазами: «Будь покоен, Алеша. Надейся на меня — не подведу!» Нет, он не стоит, Беридзе! Он распоряжается, хозяйничает на его участке. Вот он быстро обходит показавшуюся ему сомнительной секцию трубопровода, сапоги его вязнут в рыхлом грунте, вынутом из траншеи. Георгий Давыдович мокрый от пота и вытирает лицо рукавом уже серой от пыли рубахи. В трубопровод тем временем продолжают нагнетать воду. Насосы гонят и гонят ее без конца. Люди ждут, волнуются. Один Беридзе спокоен, он не имеет права волноваться. Он даже сумел умиротворить Умару Магомета, который не утерпел и приехал к испытательной установке. Беридзе ему говорит: «Не будем волноваться, давай лучше покурим — я тебе, кстати, одну смешную историю расскажу».

Вокруг Беридзе и Умары толпа, главный инженер беззаботно рассказывает, как. однажды, в ранней молодости, он познакомился в море, далеко от берега, с хорошей девушкой. Толпа смеется, и никто не разоблачает Беридзе, хотя многие знают, что плавать он почти не умеет. Алексей едва вытащил его из пролива...

— Что скажет нам наше бюро изобретательства? — слышит Алексей вопрос начальника строительства, обращенный к аккуратному, всегда подчеркнуто любезному инженеру Полозкову.

Полозков поднимается: