Далеко от Москвы

Беридзе, до которого доходило кое-что из разговора, подозвал Алексея и мрачно попросил:

— Сделай одолжение, уведи его отсюда. Предупреждаю, могут быть неприятности, Я не способен дышать с ним одним воздухом и слушать его излияния.

Угостив гостя чаем и отведав его вина, Алексей увел Хмару на ночлег. Место нашлось у Некрасова.

Ковшов вышел на улицу, побрел по площадке. Лунный свет серебряными струями падал в тайгу, придавая обледенелым деревьям с оголенными ветвями мертвенную бледность. Ночные шорохи неслись из леса. Алексей прислушивался. Инстинктивная тревога овладела им. Прошла неподалеку группа людей, он окликнул их.

— Свои, товарищ Ковшов. Сами ходим, присматриваем, нет ли чужих, — ответил из темноты голос Силина.

Алексей с удовлетворением убедился: сторожевая охрана стояла на местах. Но тревога все же не проходила. Утром приезжал с того берега Филимонов и передал: в конец трубопровода, выходящий из пролива, кто-то пытался загнать деревянные пробки; злоумышленников, видно, вспугнули, они побросали все, не успев сделать свое темное дело. Почти одновременно была обнаружена пропажа из мастерской чертежей насосной установки.

— Я сообщил об этом куда надо, но и вы здесь глядите в оба, — предупреждал Филимонов.

«Кто эти презренные?» — думал Алексей с жгучей ненавистью. Наполовину построенный переход через пролив был кровным детищем Алексея — он приходил в ярость при мысли, что этому детищу грозят опасности. «Что Хмара здесь околачивается, что ему надо?» — вдруг спросил себя Ковшов. Не в чем было упрекнуть геолога, он не вызывал прямых подозрений, и все же Алексей понимал: его тревоги вызваны не одним сообщением Филимонова, но и приходом непрошенного гостя.

Алексей прошел к берегу — издали виднелась дорога через пролив — цепочка огней, рассекающая мглу, оттуда доносился неясный шум движения, не прекращавшегося и ночью.

Мысли Алексея вернулись к тому, что волновало его уже второй день. Ему переслали из Новинска письмо брата — потемневший за долгую дорогу фронтовой треугольник. Незадолго до этого он получил сообщение, что Митя был легко ранен, лежит в госпитале и скоро вернется в часть. Брат из госпиталя не писал, видно, не хотел тревожить, а это свое письмо отправил гораздо раньше, еще в дни боев за Москву, пришло же оно только теперь.

«Алеша, пишу тебе коротко. Нам объявили приказ о наступлении. Иду в бой, Алеша! Счастлив буду пролить кровь за нашу Москву. Если что-нибудь случится со мной, постарайся родителям заменить и меня. Теперь я понял, что такое наши родители. Как бы хотелось взглянуть на них и на тебя! Помнишь, ты ругал меня за непочтительность и легкомыслие, — как далеко все это, хотя и было совсем недавно, несколько месяцев назад. Клянусь честью — ты, братишка, и добрые родители мои, вам не придется краснеть за меня...»

«В такой момент он вспомнил, как я ругал его за непочтение и легкомыслие!» — говорил себе с укором Алексей. Вернувшись после трехлетнего пребывания на южном строительстве, он застал Митю уже не подростком, а юношей. Мать пожаловалась: «Курит потихоньку... встретила его на улице с девушкой... А учиться не очень любит. Отец им недоволен... Но добряк он у нас и ласковый, как теленок. Выкинет какой-нибудь номерок, потом приласкается — мы с отцом враз и размякнем. Поговори с ним, Алеша, повлияй на него...»

Вечером братья пошли гулять. Митя с радостью принял предложение «проветриться». Быстрый в движениях, веселый, он все подмечал и на всё отзывался, острил по любому поводу, внимательно разглядывал проходящих мимо девушек.

— Ты понимаешь, что родители тобой недовольны? — строго спрашивал Алексей.

— Понимаю. И дома, и в школе меня постоянно попрекают тобой: «Ваш брат был лучшим учеником» или «Алешенька и сейчас еще не курит». Угораздило же меня родиться после тебя! — отвечал Митя.

— Разве трудно хорошо учиться, имея для этого нормальные условия? Разве трудно не огорчать таких стариков, как наши?

— Не трудно. Не выходит, Алеша. Меня хватает на неделю, не больше. Потом опять что-нибудь прорывается...

Он признавался в этом с такой сердечностью, что Алексей с трудом подавил ответно возникшую в нем теплоту. Надо было довести до конца строгий разговор.

— Выходит, ты и в руки себя взять не можешь. Так бывает с закоренелыми пьяницами, у которых ослаблена воля: понимают, что нельзя пить, а пьют.

Митя огляделся; заметив, что поблизости никого нет, порывисто обнял брата и поцеловал в щеку.

— Не сердись, Алешка. Я без памяти рад, что ты приехал. Тебя так нехватало в доме!

— Теленок! — проворчал растроганный в душе Алексей и, отводя в стороны руки брата, сказал поучающе: — Мужчина должен быть сдержанней и тверже.

— Кто знает, каким должен быть мужчина! Ты считаешь, что ты правильный мужчина, Алеша? — младший брат смотрел на Алексея с улыбкой.

— Отвечай, что ты намерен дальше делать, лоботряс! Школа у тебя уже позади.