– Нет, Антоша, – она улыбнулась. – Потерплю я. Забыл, что сегодня должно случиться?
– Я не забыл… я жду…
– Луна… – Вейла задумчиво и внимательно разглядывала ночную спутницу Земли, словно видела впервые. – Не хочу сидеть дома. На воздух хочу.
– Ну так пойдём прогуляемся. По ночному городу…
– Раз погуляли уже, спасибо, – она вздохнула. – Шеф велел носа не показывать на улицу без его личного разрешения.
Я задумался.
– Выход всё-таки есть. Хочешь, выберемся на крышу?
– М? – в её глазах промелькнули смешинки. – Нет, а что? Хороший ход. Приказ был насчёт улицы, а про крышу шеф ничего не упоминал!
– Ну и решено. Отмычка от чердака где у тебя?
– Погоди-ка… я ещё и глинтвейна в термос залью, ага?
– Великолепная мысль! И шезлонги возьмём, и ещё гитара нужна.
– Гитара?
– Ну сама посуди – чего ночью делать на крыше без гитары?
И мы разом рассмеялись.
– Как хорошо… – Вейла вздохнула полной грудью.
Я лишь блаженно улыбнулся в ответ. Двухлитровый термос с глинтвейном, мастерски сваренным моей ненаглядной из сухого красного вина, был уже наполовину пуст. Мы сидели в лёгких раскладных шезлонгах а-ля турист, растянутых на дюралевых рамках-трубочках, и перед нами расстилалось море переливающихся огней.
– Спой?
– Позже, – иномейка чуть мотнула головой. – Вообще-то, строго говоря, по иннурийским обычаям кавалер должен петь серенады или как?
Я вновь широко улыбнулся.
– Я могу. Только тебе же придётся это слушать.
– Ой, испугал! Итак, я жду.
Взяв в руки гитару, я пощипал струны, покрутил колки, настраивая инструмент.
Она смотрит и смотрит на меня, и в глазах её отражается лунный свет, смешанный с огнями великого города.
Переливаются, мерцают небесные огни, им вторят огни земные – и меж этих огней только двое. Она и я. И нет ничего важнее…
Последний аккорд таял в воздухе долго-долго, будто в электронном ревербераторе.
Она сидела неподвижно, и по щекам блестели дорожки слёз.
– Ну вооот… расстроил я тебя…
– Нет, Антоша… – её глаза теперь будто сами излучали незримый свет, – не только от горя бывают слёзы. От счастья иногда тоже…
Да, это была святая правда. Моё сердце плавилось от невыразимой нежности. Родная моя…
– А теперь ты спой, угу? – я протянул ей гитару. – Свою, иномейскую. Можно?
– М? – она несколько мгновений раздумывала. – А отчего бы нет?
Ответить я не успел. Волна жара прокатилась по телу, сменяясь неистовым желанием. В ту же секунду Вейла изогнулась в шезлонге, выгнув грудь колесом.
– Опа… отменяется пение, Антоша…
– Это… оно?
– Ну разумеется! Снимай с себя всё… быстро, быстро! – Она двумя рывками освободилась от собственных жалких тряпочек.
Снять брюки мешала стремительно нарастающая эрекция – ещё чуть, и ткань, пожалуй, просто лопнула бы. Но я всё-таки справился. Всё прочее с меня мы срывали уже в четыре руки… впрочем, это уже не очень отчётливо…
И всё потонуло в огненной лаве дикой, невероятной силы страсти.
– …Надо сказать прямо… жутко скотский этот ваш препарат…
Короткий сдавленный смешок.
– Так ведь он и предназначен для животных, Антоша. Ветеринарный препаратик-то…
Мы лежали на грязном рубероиде крыши, полностью лишённые сил. Её груди высоко вздымались, и моя рука, в последнем порыве стиснувшая левую, так и лежала, словно сведённая судорогой. Но едва я пошевелился, намереваясь убрать свои пальцы с её соска, Вейла тут же требовательно прижала мою кисть собственной ладошкой – не надо, не отпускай… Тусклый свет лунного серпика не давал как следует рассмотреть, но, по-моему, округлые тугие полушария были в пятнах синяков.
– Похоже… я тебя… довольно здорово помял, родная…
Вновь короткий смешок.
– Что да то да… Хорошо рёбра целы… Губы чуть не оторвал, ненасытный… Четыре захода? Или пять? Не помню… Зато я тебя искусала. Сильно, да?
Действительно, на моих плечах саднили следы укусов. Губы тоже болели, кстати, неслабо.
– Пустяки… – я поцеловал её распухшими губами. – После свадьбы заживёт…