Далеко за полночь

— Господи, — сказал продюсер, — да ты знаешь, сколько это будет стоить, чтобы воспроизвести митинг в Нюрнберге? Сколько это стоило тогда Гитлеру, Марк?

Он подмигнул режиссеру, и тот сказал:

— Кучу денег. Но у него, разумеется, было множество бесплатных статистов.

— Разумеется! Армия, Гитлерюгенд.

— Да-да, конечно, — сказал Гитлер. — Но подумайте, какая это будет реклама на весь мир! Поедемте в Нюрнберг, а, снимем мой самолет, а, и как я спускаюсь с неба? Я только что слышал, как люди, вон там, говорили: Нюрнберг, самолет, факелы. Они помнят. И я помню. На том стадионе я держал факел. Боже, как это было красиво! И вот сейчас, сейчас мне ровно столько же лет, сколько было Гитлеру, когда он был на пике.

— Да не был он никогда на пике, — сказал режиссер. — Разве что на вертеле.

Гитлер поставил кружку на стол. Щеки его побагровели. Усилием воли он заставил губы растянуться в улыбке и изменил цвет лица.

— Полагаю, это шутка?

— Шутка, — согласился продюсер, голосом чревовещателя внушая другу ответ.

— Я думал, — продолжал Гитлер, снова поднимая глаза к небесам, будто заново переносясь в тот далекий год, — а что, если снять это в следующем месяце, при хорошей погоде? Представляете, сколько туристов приедет посмотреть на съемки фильма!

— Да уж. Даже Борман, наверное, прилетит прямо из Аргентины.

Продюсер метнул в режиссера еще один испепеляющий взгляд.

Гитлер откашлялся и нехотя добавил:

— Что до расходов, если вы дадите за неделю до съемок маленькое объявление в нюрнбергской прессе — причем заметьте, только одно! — вы получите целую армию статистов, готовых работать за пятьдесят центов в день, даже за двадцать пять, да нет, бесплатно!

Фюрер залпом опорожнил кружку и заказал другую. Официантка бросилась наливать. Гитлер пытливо посмотрел на двух своих приятелей.

— Знаешь, — сказал режиссер, выпрямляясь на стуле, и в глазах его зажегся недобрый огонь; он оскалился, подавшись вперед, — есть в тебе какая-то идиотская привлекательность, какое-то убийственное остроумие, какое-то ублюдочное изящество. Из тебя то и дело вываливается какая-нибудь сенсационная мерзость, которая переливается и воняет на солнце. Арчи, ты только послушай, что он говорит. Фюрер только что совершил грандиозное испражнение. Тащите сюда астрологов! Вспарывайте голубей, вытаскивайте из них кишки. Зачитайте мне списки актеров.

Режиссер вскочил на ноги и начал расхаживать взад-вперед.

— Одно объявление в газете — и на тебе: все сундуки в Нюрнберге открываются настежь! Старые военные мундиры обтягивают толстые животы! Старые свастики красуются на дряблых плечах! Старые фуражки с черепами-орлами вспархивают на жирные макушки!

— Я не стану сидеть здесь и слушать… — вскричал Гитлер.

Он хотел было подняться, но продюсер удержал его за руку, а режиссер, словно нож в сердце, ткнул ему в грудь свой указательный палец:

— Сядь.

Лицо режиссера нависло всего в двух дюймах от носа Гитлера. Гитлер медленно опустился на стул, по его щекам струился пот.

— Бог мой, да ты просто гений, — продолжал режиссер. — Господи, да ведь этот народ действительно туда повалит. Не молодежь, нет, но старики. Весь Гитлерюгенд, твои ровесники, эти дряблые мешки с потрохами, будут выкрикивать «Зиг хайль!», вскидывать руку, жечь факелы на закате, маршировать кругами по стадиону и рыдать от счастья. — Режиссер вдруг повернулся к продюсеру. — Говорю тебе, Арч, у этого Гитлера мозги куриные, но на сей раз он попал в точку! Если мы не втиснем в нашу картину эпизод с нюрнбергским митингом, я ухожу. Я серьезно. Просто встану и уйду: пусть вон тогда Адольф тут всем заправляет и сам режиссирует всю эту треклятую затею! Я закончил выступление.

Он сел.

И продюсер, и фюрер, похоже, находились в состоянии шока.

— Закажи мне еще пива, черт побери, — гаркнул режиссер.

Гитлер с шумом вдохнул воздух, швырнул на стол нож с вилкой и резко отодвинул стул:

— Я не стану сидеть за одним столом с таким, как ты!

— Ах ты, сукин сын, шавка лизоблюдная, — сказал режиссер. — Сейчас я буду держать кружку, а ты станешь лакать из нее как миленький. На!

Режиссер схватил кружку с пивом и сунул прямо под нос фюреру. Толпа на улице испустила вздох и едва не хлынула вперед. Гитлер закатил глаза, ибо режиссер схватил его за грудки и рванул к кружке.

— Лакай! Жри немецкие отбросы! Жри, ничтожество!

— Мальчики, мальчики, — вмешался продюсер.

— Тоже мне — мальчики! Знаешь, Арчибальд, о чем мечтает, сидя здесь, этот говносос, этот нацистский ночной горшок? Сегодня Европа, завтра — весь мир!

— Не надо, не надо, Марк!

— Не надо, не надо, — повторял Гитлер, глядя на кулак, сжимающий ткань его мундира. — Пуговицы, пуговицы…