Далекое близкое

Еще очень немногие из живущих на земле постигают душевную жизнь и веруют в нее. Одним из таких немногих светлых был и Ге. Откровенная, чистая душа; не задумываясь, он пожертвовал лучшею и самою дорогою ему способностью души своей — своим талантом художника. Он чистосердечно закабалил его во имя более важных задач современного общества.

Еще в юных годах, когда художник свободно предавался искусству, он вызвал перед людьми тень Самуила, не выдуманную, но действительную самосветящуюся тень. Эту тень могли вызвать только «Аэндорская волшебница» да гениальный талант Ге, каким он, несомненно, и был^[319]. В «Тайной вечере» он делает уже гигантский шаг в искусстве, — опять он открывает перед нами историческую живую сцену с такой иллюзией и правдой, какие не появлялись еще в художественном мире… Такие ли еще картины дал бы этот художник, если бы к его таланту были предъявлены рациональные требования! В нем лежали силы Микель-Анджело. Не скоро еще появится на земле такой редкий организм страсти, темперамента и беззаветной преданности человечеству.

От него потребовали, чтобы он пожертвовал своим гением, и он, не задумываясь, поработил в себе великий дух художника во имя гражданского долга обществу и публицистике.

У него еще оставалось общественное положение, были средства во имя того же общественного блага работать на почве материальной культуры.

С глубоким внутренним страданием — можно ли загасить чем-нибудь тлеющую в недрах лучшую часть души? — он работал, однакоже, энергически и в этой новой ему области, работал, разумеется, бескорыстно. Эта самая неверная, убыточная профессия земледельца на небольшом куске земли могла бы с успехом вестись в его имении приказчиком за сто рублей в год; он работал по убеждению.

А искания и отрицания в нашем обществе все шли кресчендо^[320]. Публицистика уступила место морали, утилитарность — вечности. Быть нищим духом, быть нищим материально, быть рабом требовал от человека Лев Толстой во имя самоусовершенствования, во имя общего блага жизни.

Ге бросил все и стал нищим, стал рабом добродетели.

Но искусство и художники всё еще близки были сердцу Николая Николаевича. В последней речи своей на первом съезде художников и любителей в Москве, 30 апреля 1894 года, он сказал любителям (меценатам), сочувствуя художникам: «Знайте, что все эти люди, при всей скромности, сторицею возвратят вам все ваши услуги; они будут со временем тем, чем вы будете гордиться…» «Произведение искусства есть самое высшее произведение человеческого духа; оно дает жизнь, оно совершенствует человека».

Но здесь, испугавшись опять увлечения искусством, он повергается с ним к ногам морали. «Только потому нам это искусство так и дорого, — продолжает он вдруг, — потому мы все и собрались здесь, что мы знаем, что ни картины, ни мрамор, ни холст, никакие внешние стороны искусства не имеют значения; а дорога нам лишь та разница между тем, чем мы должны быть, и тем, что мы есть, на которую указывает нам произведение искусства и которую выразить внушает художнику заповедь христова: „Будьте совершенны, как совершенен отец ваш небесный…“»

Не знаю, согласились ли художники и любители на съезде с тем, что никакие внешние стороны искусства не имеют значения. Но не надо забывать, что отец наш небесный с великою любовью совершенствует и внешнюю сторону природы, не пренебрегая никаким ничтожеством создания. И чем выше созданные им индивидуальности по духу и сути, тем и формы их сложней и совершенней. В экстазе своего увлечения добродетелью ревностные моралисты закрывают глаза на эту сторону.

Архип Иванович Куинджи как художник [321]

В сфере пейзажной живописи Куинджи был гениальный художник. «Гениальный? Слово это слишком большое», — сказали на похоронах И. С. Тургенева преданные ему друзья и почитатели; они даже смутились, как-то попятились, да так и не рискнули наградить этим великим эпитетом своего излюбленного писателя.

И я чувствую обязанность объяснить свое смелое определение гениальности Куинджи.

Два типа гениев различаем мы в искусствах всякой эпохи. Первый гений — новатор, дающий начало новому виду искусства; он обладает свойством изобретателя и часто остается непризнанным. Это натура в высшей степени самобытная, с большими крайностями; он открывает эпоху. Второй гений — завершитель всесторонне использованного направления; натура многообъемлющая, способная выразить, в возможной полноте своего искусства, свое время; к оценке его накопляется большая подготовка — он ясен. Он заканчивает эпоху до полной невозможности продолжать работать в том же роде после него.

Гении — завершители своих эпох — всем известны по своей мировой славе, — их немного. Я возьму два-три примера из великого прошлого: Рафаэль, Микель-Анджело, Гёте, Бетховен, Пушкин, Глинка, Лев Толстой — и остановлюсь на ярком эпизоде псевдоклассики нашего академизма — Карле Брюллове.