Далекое и близкое, старое и новое

Приближалась зима, и Юрловы решили переехать из Гальванга в Зальцбург, так как провести зиму с 10-месячным ребенком в наших бараках было невозможно. В Гальванге я остался один. Пока было тепло, меня одолевали мухи, мыши и уховертки: бороться с ними было очень трудно, но уж очень мне не хотелось расстаться с природой и чудным воздухом и вселяться в барак, где, в лучшем случае, быть четвертым человеком в комнате. Все-таки я попросился в лагерь Парш, куда переехали Юрловы. Мне ответили, что нет ни одного свободного места.

В феврале 1948 года из Вены приехал в Зальцбург чилийский консул, и я приехал в лагерь Парш, в квартиру Юрловых, чтобы выполнить все необходимое для получения разрешения ехать в Чили. Консул принял нас 25-го. Юрловых, конечно, охотно принял, но меня, нетрудоспособного старика, спросил: «Что же вы будете делать в Чили?» Я ответил, что могу быть учителем русского языка, так как многие русские желают, чтобы дети их не забывали родной язык. Могу также быть полезным по коннозаводству, которое хорошо знаю. И меня приняли.

С приемом «за океан» были всевозможные казусы. Сообщили, что одно государство нуждается в портных. Сразу записалось несколько сотен человек. Начали их экзаменовать: «Вот вам иголка и нитки, пришейте этот рукав к пиджаку». «Портной» оторвал нитку длиной почти в метр. Экзаменатор говорит: «Можете идти, вы никогда не были портным».

Другой назвался инженером-химиком. Консул просит сказать формулу серной кислоты. Не знает. «Вы никогда не были инженером-химиком». – «Эх, и здесь сорвалось, никуда не могу устроиться». – «Да вы кто и что знаете?» – «Я кавалерийский ротмистр и кроме военной службы и лошади ничего не знаю». – «Так я вас устрою на конный завод». Ротмистр был в восторге.

27 марта страшные боли в желудке – грыжа: трясет лихорадка, потом сразу жарко, бросает в пот, через несколько минут опять трясет лихорадка и замерзаю. Боли нестерпимые. Часов в 6 стучу к Дудниковым и прошу старушку Александру Ефимовну зайти ко мне. Говорю ей: «Кажется, умираю. Если умру, передайте мою просьбу Юрловым – переслать все ценное моей дочери в Фрейштадт». Через стенку услышала это Анна Константиновна – дочь, прибежала и засуетилась. Предлагала отвезти меня в лазарет лагеря Парш. Я отказался, так как не в состоянии был подняться и пройти по комнате, да и не уверен был, что меня примут в лазарете. Дважды у меня была рвота. Несмотря на мои протесты, Дудниковы, Анна Константиновна и Михаил Михайлович, пошли в деревню и через полицию сообщили по телефону Юрловым о моей болезни. К ним пришел полицейский и сказал: «Ваш генерал тяжело заболел – умирает». Георгий Николаевич переговорил по телефону с Михаилом Михайловичем и послал Колю ко мне узнать, в чем дело, чтобы, если надо, привезти меня в лагерь Парш. Сам же он пошел в лазарет к старшему врачу Жукову с просьбой принять меня в лазарет. Жуков категорически отказал и сообщил, что и городской лазарет для ДП тоже не примет, не имеет права принять без письменного свидетельства местного врача, которого в Гальванге нет. Положение безвыходное. Будут спокойно смотреть, как человек умирает, но помочь не смеют. Когда приехал Коля, мне было уже легче. Анна Константиновна трогательно за мной ухаживала.

31 марта вышел приказ, запрещающий докторам записывать в Чили глухих, слепых и прочих тяжелобольных, а также нетрудоспособных стариков. Мы счастливо проскочили. По новому закону ни я, ни бабушка Юрловых (старше меня на пять лет) не попали бы за океан.

Когда мы были еще в Праге, чехи с нетерпением ждали к себе большевиков, говоря, что те не посмеют делать у них то, что делают у себя в России. «Если будут притеснять, то и немцы нас притесняют, но большевики не будут издеваться над нашей национальностью, как издеваются немцы». Теперь от 2 апреля пишут, что в Баварии 1500 беглецов из Чехии и ежедневно прибывает по 40 – 50 человек, несмотря на усиленную охрану границы.

Все эти дни, когда я болел или уезжал в Зальцбург, вместо меня ходили за молоком мои ученики – Вова и Рая. Возвращаясь из Зальцбурга, я заходил к Демьяненкам¹⁹³ за молоком, и они всегда угощали меня прекрасными щами, а иногда какао или чаем с молоком.

От старшей дочери Ольги получил образ Божией Матери, который написан ею с образа, найденного ею в лесу и ею же реставрированного. Очень рад я был этому подарку.

Каждый день воспаления грыжи я должен ложиться на час-два, пока утихнут боли. По предписанию доктора получил за 43 шиллинга бандаж. Надели мне его – ужасная гадость и неудобство. На меня он произвел гнетущее впечатление, хочется снять и забросить подальше. Теперь я знаю, что просто не умел его надевать.

2 мая Пасха. От боли едва выстоял заутреню и литургию. Разговлялся у Юрловых. Делал визиты всем знакомым. В Гальванге зашел к Демьяненкам и наотрез отказался от всяких угощений – дали с собой кусок кулича и крашеное яичко. Сам Демьяненко упал на работе – у него перебиты два ребра и позвоночник, – будет лежать в гипсе 12 недель.