Далекое и близкое, старое и новое

Я родился там же, на зимовнике[6], 22 декабря 1879 года по старому стилю в степях у реки Маныч²³ . Для человека, живущего в гористой местности, степи кажутся скучными и неинтересными, но для степного жителя лучше степей ничего не может быть. Весной степи одеваются чудной травой, и всегда, сколько я помню, на Пасху вся степь покрывается тюльпанами. Их миллионы. Если вы стоите в степи, то только на десять шагов вокруг вас вы видите тюльпаны с зелеными листьями, а дальше это сплошной красный ковер на много верст вокруг, и только на некоторых местах попадаются площади желтых тюльпанов, белых, оранжевых. Накануне Пасхи мы всегда ездили в степь за тюльпанами и очень любили эти поездки. Тепло, чудный весенний воздух, очаровательная в вышине песнь жаворонка, лучше всяких соловьев, и их сотни. Здесь же плачет чибис, стараясь отвести непрошеных гостей подальше от своего гнезда с яйцами. Здесь же вертится большой кроншнеп, иногда прикидываясь раненым, чтобы погнались за ним подальше от гнезда. Весело, хорошо, степь живет полной жизнью, и, кажется, никогда не покинул бы эти места. Трава так душиста и так хороша для корма лошадей, что один ветеринар, приехавший из Центральной России, осматривая конюшню, понюхал сено и сказал: «Никогда не видел такого сена – жалко лошадям давать, сам бы ел».

Летом, в июле и августе, если нет дождей, что часто бывает в этих местах, степи выгорают и становятся желтыми, на земле появляются трещины. Конечно, траву косили, и огромные скирды сена, запас на несколько лет, стояли в определенных местах участка.

Степь простирается до реки Маныч, протекающей в трех верстах от зимовника. Маныч – небольшая извилистая речка, южный приток Дона, иногда в десять шагов ширины, а в других местах ширина ее больше версты. В Манычи горько-соленая вода, очень целебная. Весной вода разливается в целое море и имеет очень красивый вид.

Когда после разлива вода спадает, образуется целый ряд озер-лиманов, окаймленных густым высоким камышом. Между лиманами растет луговая трава, в некоторых местах высотой закрывающая лошадь с всадником. Эту траву тоже косили, но давали только быкам и коровам. В лиманах было много водяной и болотной птицы, а в камышах скрывались волки.

Зимой степь, ровная, как стол, покрывается снегом, и, если не ставить вех, легко сбиться с дороги, особенно ночью. Один раз мама ехала с ярмарки, и ее, уже на своем участке, застигла ночь и метель. Вех не было, дорогу занесло снегом, с дороги сбились, долго крутили лошадей, разыскивая ее, несколько раз кучер слезал и прощупывал ногами дорогу. Наконец он сказал: «Барыня, измучили лошадей, не видно ни зги, куда ехать, не знаем, пустим лошадей идти, может, чутьем найдут дорогу». Пустили. Вскоре лошади остановились. Кучер сошел с саней и говорит: «Какая-то глубокая канава, надо здесь заночевать, кутайтесь хорошенько, чтобы не замерзнуть». А когда утром начало рассветать, путники и лошади, засыпанные снегом, увидели, что стоят у канавы своего собственного сада и до дома осталось несколько сот шагов.

Весной снег в степи обыкновенно быстро тает. Балки, сухие летом, сразу наполняются водой и обращаются в бурные реки. Вода несется с такой быстротой, что переехать балку невозможно, и путешественники нередко ждут дня два, пока вода протечет. У нас говорят – «балки играют».

Длинные осенние вечера мы обыкновенно сидели в столовой, и каждый занимался своим делом. Мама вязала или шила, а мы, дети, слушали бесконечные рассказы отца и горели желанием воевать, бить французов и немцев и, вообще, быть героями. Часто все играли в лото. Я не любил эту игру, но заставляли играть, и я иногда засыпал за столом, и соседи передвигали пешки на моих картах.

Но часто поздней осенью или зимой вдруг раздавался вой волка. На зимовнике полный переполох. Собаки, а их во дворе было около двадцати штук, спешили спрятаться по всем стрехам и закоулкам. Комнатный пес, чистокровный английский пойнтер, старался забраться под кровать. Мы, дети, сидевшие на диване у стола, сразу поджимали ноги под себя, боясь, что волк уже и под стол заберется. Но несколько выстрелов кого-либо из взрослых отпугивали зверя, нарушившего покой.

Но иногда волки молча являлись на зимовник, перескакивали кирпичный забор, высотой выше роста взрослого человека, на баз, хватали овцу и, взвалив ее себе на спину, вместе с овцой перепрыгивали этот высокий забор и уходили в степь. Иногда, прежде чем утащить овцу, резали, как у нас говорят, еще две-три на запас – это манера волка – и уже с одной уходили. Конечно, собаки чувствовали приближение волка, поднимали вой и панику, но выскочившие люди не успевали предупредить нападение, и, когда являлись с фонарями на место происшествия, уже все было окончено – находили на земле кровь, пару зарезанных овец и дрожащее стадо.

В Манычи, на горке, стояла дикая груша. Часто, в сумерки, волк садился возле этой груши и выл на разные голоса. Казалось, что воет не один волк, а несколько. Калмыки говорили, что волк, перед тем как идти на «работу», молится Богу...