Далекое имя твое...

— Хоть бы он всю войну лил, родимый! — пробормотал, торопясь в столовую, жилистый старший лейтенант из предыдущего пополнения. Но, видимо, сам от себя не ожидал, что громко получится, покосился на следом прыгающего через лужу Имре. — Я говорю, вот шпарит. Нам на задание лететь, а он шпарит… Не успеем по кресту схватить за доблесть, война кончится… — и подмигнул многозначительно, пытаясь отгадать реакцию.

Имре сделал вид, что не слышал реплики. Да и мало ли что он там пробормотал. От плохой погоды на душе у всех муторно. Толкнул двери, неопределенно дернув плечом, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь.

В низком зале столовой пар тепла и умиротворяющий запах кухни. От раздаточного окна не успел отойти, знакомый лейтенант окликнул:

— Имре, присаживайся к нам! Помочь донести?..

Такой улыбчивый, свойский парень. Сидел с каким-то капитаном.

— Нет, я сам!.. — Имре мучительно вспоминал, как зовут этого лейтенанта. Ну, прямо затык какой-то, ранний склероз от этого ненастья. — Ну и погодка!.. — отряхнулся он от дождя. — Тут подводную лодку надо, а не самолеты…

«Кажется, вспомнил — Ференц». Тот подвинул стул, уступая место:

— Слышал? Перед нашим прибытием, дня за два…

— За три, — уточнил капитан.

У него было широкоскулое лицо и густые черные брови. «Откуда такие мохнатые, как гусеницы?» — подумал Имре.

— Да, да, за три… — поправился Ференц. — Один наш при взлете грохнулся за взлетной полосой. Понимаешь?

— Чего ж не понять. С чего это? — Имре отложил вилку.

— А все погода… При боковом ветре взлетал. Совсем глупо получилось. Не успел подняться на сотню метров — бац, — оказался в жуткой воздушной яме, — Ференц сделал паузу, давая возможность прочувствовать эту самую воздушную яму на взлете.

— Свернулся, как игрушечный… — шевельнул своими черными гусеницами капитан.

— Да, как игрушечный, — подтвердил Ференц. — Шваркнулся на виду командного состава. Представляешь, как рвануло? За милую душу… Ну, ты ешь, ешь. Чего ты сидишь?

— На войне, как на войне… — резюмировал капитан.

— Пилот, говорят, еще первое письмо матери отослать не успел. Отослали вместе со скорбной вестью о геройской гибели сына.

— И часто тут такое?

— Случается. Не в игрушки играем, — поднял спокойно глаза капитан.

— Ты-то отписал своим? — спросил Ференц. — Небось, ждут. Живы, здоровы. Благополучно добрались до места расположения.

— Не рано ли? — вспомнил Имре начатое письмо.

— Я уже отправил, — похвалился Ференц, — два слова. Что еще старикам нужно? — он тихо засмеялся, будто извиняясь за тревожный рассказ о гибели пилота.

* * *

Спустя несколько дней Имре написал домой, довольный собой и службой: «…мне повезло с командиром эскадрильи. Это рослый, стройный офицер с волевым жизнерадостным лицом. Нас внутренне что-то объединяет — это главное. Он требователен к каждому подчиненному и одновременно мягок и интеллигентен. Такого не было в летном училище. Наверное, потому, что всех нас считали за малышню, а себя — за зубров летного дела…

Когда вы будете читать это письмо, я, очевидно, буду находиться при выполнении первого боевого задания. Пожелайте мне самого хорошего…»

В эскадрилье, и вправду, не только Имре полюбил командира. Уже вместе сделали несколько учебных вылетов. Молодые летчики с хорошей завистью оценили, как ловко он пилотирует самолет, как быстро после взлета собирает в воздухе экипажи, с мастерством выдерживает их боевой порядок на заданном курсе. Даже подражать ему хочется. Вот что значит — специалист высшего класса, мастер.

Имре не заметил, как из необструганного новичка, опасавшегося неловко задеть локтем угол стола, превратился в нормального летчика, для которого самолет — брат родной.

Конечно, не просто оторвать от земли самолет и набрать высоту, когда не только чувствуешь, но и всей шкурой понимаешь, какие опасные чушки подвешены к твоей машине.

Первым выруливает на старт флагманский. Он, словно нехотя, тяжело трогается с места, разгоняется и, кажется, долго-долго катится по взлетной полосе. И этой полосы, кажется, не хватит. Вот сейчас он зароется носом там, в конце аэродрома. Хорошо, если не взорвется, не вспыхнет жутким пламенем, в котором ничего не останется от экипажа, кроме горстки пепла.

Но самолет, не докатившись до границы аэродрома, покорно отрывается от земли и, тяжелый, как домашний гусь, взмывает вверх.

Имре до сих пор смотрел на это, как на чудо. До него, как и до многих других, не доходило в полной мере, что эта крылатая красивая птица несет ужас и смерть совершенно невинным людям.

«До тебя не доходит?» — спрашивал он сам себя.

«Доходит, доходит… Это война, а не прогулка. Когда-нибудь, если останется время, будем вспоминать со снисходительной улыбкой, как попервоначалу тряслись поджилки. Но трусость — не мужское дело. „Девушки должны ловить каждое твое слово и восхищаться твоей храбростью“, — так думает каждый летчик на нашем аэродроме. Только мы не говорим об этом друг другу. Мало ли что…».

Сегодня наконец-то первый настоящий боевой вылет.