Далёкое завтра

Но в сознание девушка пришла почти сразу. Режим шоковой терапии работал безотказно: сразу после проверок Зои поместили в индивидуальную комнату, где температура сохранялась на несколько градусов ниже комфортной. Девушка продрогла и очнулась, стуча зубами от холода. Свернувшись калачиком и сотрясаясь мелкой дрожью, она несколько минут осматривала стерильно-белое помещение. Огромное, во всю стену зеркало противоположной стены и маленький столик, на котором лежала белая одежда: хочешь согреться – тебе придется напрячься, приложить усилия и встать, что не так просто, ведь мышцам сначала надо вспомнить движения и обрести хоть какую-то силу.

Но Зои лежала, стараясь сопротивляться как можно дольше. Мысли метались, вспоминались десятки предыдущих жизней, полностью идентичных друг другу. Ей-то, в отличие от остальных, совсем не стирали память, так и перекладывали из одного тела в другое, не корректируя ни единого байта информации. Девушка не боялась «Центра рождения», а боялась и ненавидела жизнь, что ждала ее снаружи, после «выписки» – очередную из вереницы жизней, неизменно жестких и гадких. Если бы Девятьсот Тридцать Девятая могла, то размозжила бы голову о зеркало. Но это уже случалось с ней.

Напротив койки находилось вовсе не зеркало, а похожий на него и созданный для обучения огромный монитор, находящийся в режиме «сна». Прошлый раз, в момент очередной реинкарнации, Зои ударила головой в себя, отраженную в зеркале и разъярённую от невозможности выбраться и изменить будущую жизнь. Зеркало, оказавшееся экраном, вспыхнуло и расплылось по центру мутным пятном. Пиксели по краям заискрили. Зои повторила: сквозь разводы серых выжженных ячеек монитора проступила белоснежная стена, а по лбу на переносицу заструилась теплая жидкость. Капля упала на пол, расплескалась ало-красным пятном, боль пронзила голову, отрезвила, но вместо того, чтобы остановиться, девушка с удвоенной силой принялась бить головой о стену. Кровавые следы алыми кляксами отпечатались на белом покрытии, но Зои не успокоилась, пока не рухнула на пол, и лишь краем истекающего из тела сознания услышала синтезированный голос КИРы:

– Образец безнадежно испорчен. Запустить инициацию нового…

В другой раз она попыталась свести счеты с жизнью, набросившись на робота-врача, осматривающего девушку перед выпуском. Но мощный механизм, ощетинившийся словно металлический блестящий спрут множеством различного назначения манипуляторов, распял Зои за руки, отбросил в сторону и «убрался» в стену. Тут же в медблок вошли роботы-надзиратели и отвели Девятьсот Тридцать Девятую в комнату, где потом неделю с экрана-зеркала с ней вел утомительную беседу виртуальный психолог.

Еще раз Каплан совершила попытку суицида в спортивном зале, где занимались другие девушки – ненавистный муж часто выращивал их или заказывал в Атланте-2 для развлечений. Уронила на себя штангу, сломала шею… Больше ее в спорт блок не допускали, и ИИ крайне настороженно относился к поведению Зои.

Отсюда ни убежать, ни спрятаться. Иллюзии развеялись с треском на двадцатой удачной попытке – как ни крути, но человек, если захочет умереть, приложит не меньше усилий, чем для выживания. И когда ее в двадцать первый раз возродили в новом теле, Каплан почти смирилась. Почти, потому как не изжили еще из человека желание сопротивляться, протест против нежеланной жизни и страстное стремление к свободе вне любых ограничений, наложенных… кем бы он там ни был. КИРа всё еще не могла управлять мыслями. Но судя по темпам научных изысканий, всячески к этому стремилась, а Гафт потворствовал.

А Зои существовала лишь для одного: для жизни с Первым – Моисеем Гафтом. Это было проклятием девушки с самого зарождения Городов Бессмертных, ее карой за проступки перед Гафтом и личным Адом, назначенным девушке когда-то давно, без ее согласия и участия. И как бы ни старалась Девятьсот Тридцать Девятая прервать эту цепочку однообразной, тянущейся, казалось, бесконечно жизни, не могла. Ей не давали. Пятьсот с лишним лет ее возрождали после каждого самоубийства и возвращали к мужу. На самый верх Атланты. В апартаменты и научный центр Первого.

Дрожа от холода, Каплан, как могла, оттягивала момент и рассматривала отражение в зеркале. Свернувшееся калачиком голое тело, красивое, без изъянов лицо, большие карие глаза, покрасневшие от слез, раскиданные по белой койке каштановые волосы.