Дальняя дорога (сборник)

Небо бушевало. Оно поразило Александра той же разгульной щедростью звезд, которую он уже видел в космосе. Но там они спали, а здесь жили играли, танцевали и веселились. Самые крупные мерцали так сильно, что казалось, вот-вот взорвутся и рассыплются фейерверком разноцветных искр. Это буйное, злое и веселое небо светило много ярче полной луны. Здешняя ночь была подобна цветным сумеркам, которые иногда можно видеть на Земле, когда воздух особенно чист, а закат ярок и щедр красками. Цветное сумеречное редколесье было полито ясным и мягким молочным светом, который исходил от плотного шарообразного скопления звезд, низко висевшего над горизонтом, — кусочка Млечного Пути с многократно увеличенной яркостью. Этот молочный свет с неожиданной контрастностью выделял все синие и зеленые тона, оставляя серой желтую траву и черной, бархатно блестящей красную листву. Этот свет переполнял и заставлял звенеть от напряжения свежий воздух. Александр понимал, что звенят огненные рои насекомых, которые стояли там и сям над травой, точно размытые языки пламени громадных незримых свечей, но он не мог отделаться от мысли, что звучат молекулы воздуха, возбужденные потоком света. Гирин слышал в Якутии таинственный морозный звездный шепот, а вот теперь услышал звездный звон!

— Какая ночь! — повторил Люци и повернулся к Александру. — Ну как, не раздумали возвращаться на Землю?

Гирин вздохнул. Поэзия исчезла, возвратилась странная проза его теперешней жизни.

— Не раздумал.

— Ничего удивительного — вы же ностальгиец!

Любопытная мысль вдруг поразила Александра. Присматриваясь к лукавой физиономии Люци, он спросил:

— Послушайте, ведь и у вас, наверное, — Гирин очертил пальцем вокруг своей физиономии, — не собственный, не изначальный облик?

— Разумеется. — Люци подмигнул. — Представляю, как бы вы вытаращили глаза, если бы я появился перед вами в своем первозданном виде! Впрочем, как земные прелестницы забывают об истинном цвете своих волос, так и я начинаю забывать свой истинный облик.

— Вы серьезно?

— Вполне. Метаморфоз освоен всеми высокими цивилизациями, у одних он врожденный, у других приобретенный через известную генетическую реконструкцию. Метаморфоз весьма упрощает межзвездные связи. Скажем, я просто не представляю, как бы без метаморфоза я охотился — ведь планеты так сильно отличаются друг от друга силой тяжести, температурными условиями и составом атмосфер.

— Стало быть, вы оборотень?

Люци оживился, физиономия его приобрела хитроватое, самодовольное выражение.

— Вот-вот! Вы нашли нужное слово. До дьявола я, конечно, не дотягиваю. Но вот оборотень — это как раз то, кем я являюсь на самом деле. Оборотень! Какое кругленькое и вкусное слово!

— Странно все это.

— Все в мире странно и естественно, сложно и в то же время просто. Се ля во! — Люци доверительно понизил голос. — Лабильность фенотипа — его врожденное, изначальное качество, а вот жесткость — вторичное. Вспомните, кем только вы не были в своей жизни! Оплодотворенной яйцеклеткой, червяком, головастиком с жабрами, скрюченным уродцем с огромной головой и крохотными лапками. Лишь к двадцати годам вы стали тем, кем являетесь и сейчас, — Александром Гириным, способным к труду, наслаждению и продолжению рода. И зная об этой серии чудовищно глубоких превращений, вы еще сомневаетесь в принципиальной пластичности своего фенотипа? Где же ваша логика? Другое дело, что, став зрелой особью, вы потеряли способность к метаморфозу!

— А вы, стало быть, не потеряли?

— Я, стало быть, не потерял.

Гирин посмотрел на звездное буйство, на звенящее, колеблющееся пламя свечей-роев. «Уй-ду! Уй-ду!» — монотонно, но крикливо предупреждал на реке не то зверь, не то птица. И, вздохнув, Александр пробормотал:

— Хуже всего, что все это звучит очень убедительно.

— Я бы перестал уважать себя, если бы вдруг заговорил неубедительно!

— А как далеко может зайти ваш управляемый метаморфоз? Снова в яйцеклетку превратиться сможете?

— Само собой. — Люци хитровато ухмыльнулся. — Только если вы и попросите меня об этом, я откажусь.

— Почему?

— Потому что я знаком с земной легендой о джинне, которого один неосторожный юноша выпустил из бутылки. Стоит мне в ходе ретроградного метаморфоза превратиться в червячка, как вы — раз! — прихлопнете меня ладонью. И от хитроумного Люци останется лишь мокрое место, — оборотень весело посмеялся вместе с Александром. — Шучу, юноша, шучу. Глубокий метаморфоз не только сложное, но и опасное занятие. Стоит угаснуть дежурным точкам сознания, которые контролируют этот процесс, как он станет необратимым. И останется ваш покорный слуга Люци на всю свою дальнейшую жизнь головастиком или динотерием. Оригинальная перспектива, не так ли? Ха-ха-ха!

У Гирина мелькнула было дикая мысль — уж не был ли чудище-динотерий воплощением хитроумного Люци, но это было так нелепо, что он спросил о другом:

— Откуда у вас земное? Я усвоил, что Земля — заповедник, что о ней написаны тысячи томов и все известно. Но откуда эти словечки, ухватки?

Люци склонил голову набок, разглядывая Александра с загадочным и несколько насмешливым видом.