Дальняя пристань

Все кинулись к бочке, а Колька так же, как в первый раз, сбил крышку с другой бочки и тоже всмотрелся в ее нутро. Бочки, одна доверху, вторая наполовину были заполнены уже выпотрошенными, без лапок и голов, худосочными гусиными тушками. Они были уложены плотными рядами и пересыпаны дефицитной даже на рыбозаводе кристаллической солью. Не успели мы переварить то, что увидели, как за спиной затарахтел подвесной мотор и рядом с нашей лодкой приткнулась низкая носом вверх байдарка. Из нее выскочил с ружьем в руке известный нам Степа Топляк.

Топляк был еще молодой, лет тридцати пяти, но уже жиреющий мужчина. Появился он у нас с самой первой партией нефтеразведочной экспедиции лет шесть назад. Кем он был по профессии и что делал в нефтеразведке, мы не знали, но почти сразу Степа перешел на службу в Рыбкооп и через некоторое время стал старшим кладовщиком продовольственных складов.

Степан жил без семьи и, как только наступало лето, первым пароходом отправлялся в отпуск в сопровождении нескольких большущих обшитых белым полотном тюков. Чего греха таить, почти все брали с собой и рыбку, и пару шкурок для родных и знакомых, но все это можно было унести в двух руках, а за Топляком его накрепко увязанные тюки несли по двое, а то и по трое мужиков Все мы догадывались, что в багаже и откуда. В месяцы «сухого закона», измученные ожиданием нового завоза крепких напитков, охотники за бутылку водки предлагали песца или чернобурку, если же были навеселе, то отдавали обе зараз. Бригадиры привозили с рыбацких порядков прямо Степе на квартиру сложенных, как бревнышки, мороженых осетров, которых уже лет десять нельзя было ловить — все лишь для того, чтобы порадовать бригаду, там на холоде, ящичком белоголовой.

— А-а-а, друзья-приятели! — словно обрадовавшись, подбежал Топляк. — Давайте к нашему шалашу, чем богаты — тем и рады!

Елецкий передернул плечами, словно сбрасывая оцепенение, и шагнул навстречу Топляку.

— Во-первых, шалаш не твой! А во-вторых, — Колька сорвался на крик, — ты что же, гадина, делаешь?!

Степа скомкал улыбочку:

— А вы, товарищ Елецкий, что, в охотнадзоре состоите или сами в это времечко ружьишком не балуетесь?

— Балуюсь!!! — заревел Колька.

Я никогда не видел вечно обветренного до черноты Елецкого таким бледным. Губы его дрожали, и он в волнении помогал руками, беспорядочно махая кулаками перед вечно красной физиономией Степы.

Меня поразили глаза услужливого и уступчивого тихони Топляка — они светились такой злобой, что я стал незаметно заходить сбоку.

— Чего разорался, щенок? Иди-иди, жалуйся! Тебе больше всех надо, вечно лезете не в свои дела…

Это уже относилось ко всем нам. Елецкий рванул резинку ворота толстого свитера, но она, на мгновение отпустив перехваченное жаром горло, хлопнула Кольку по кадыку. Елецкий заперхал:

— Т-т-ты! Т-т-ты, — он заикался, — т-т-такие, как ты, стреляют по фотографиям на кладбище! Такие, как ты, после себя ничего не оставляют — все испоганят, изомнут! Ты, «халей», сбежишь отсюда, когда нахапаешь, если тебя не посадят А я, а мне здесь оставаться…

— А ну, стой, — взвизгнул тот тонко. — Пристрелю, молокосос!

Но за спиной у Топляка вырос Синенко, а Витька кинулся к Кольке. Елецкий так оттолкнул Витьку, что он отлетел в сторону и, рванувшись еще на шаг, схватил ружье за дуло, выдернул его у Топляка, механически выбросил из патронника гильзы и с таким остервенением саданул им об острый, резанный сваркой край бочки, что ложе с треском разлетелось в мелкие щепки, а цевье отскочило на несколько метров. Он еще раз хватил ружьем по бочке и далеко отбросил погнутый ствол с остатками механизма.

Топляк побежал к байдарке. Прыгнув в нее, оттолкнулся багром от суши и трясущимися руками стал заводить мотор. Подвеска чихала и никак не хотела заводиться, а Степа все дергал и дергал тросик стартера. Игореша поднял брошенную Колькой тушку гуся и с криком «Возьми на суп, бедняга!» кинул ее в байдарку.

Под командой Кольки Елецкого, чуть-чуть уже пришедшего в себя, мы подкатили бочки к берегу и столкнули их в темную глубину. Потом Колька вынес из землянки почти полный мешок соли и высыпал соль в воду…

В этот день, расстроенные стычкой с Топляком, мы так и не порыбачили. Лежали на мягком, пряно пахнущем мхе, каждый думал о том, что мы видели, о том, что выплеснулось из нашего покладистого и спокойного друга. Мы, наконец, начинали постигать смысл случившегося сегодня. И нам не хотелось верить, что когда-нибудь и эти гусиные поляны, как и те, между речками Пугорчной и Первой, превратятся в безобразные глинистые пустыни, искореженные гусеницами, где из песка торчат скрюченные трубы и искромсанные доски, где, стальными игольчатыми цветами, растут размочаленные в махры обрывки тросов, где в заливчиках у берегов ржавеют кучи наваленного металла, а по воде расходятся синюшные круги, затягивая речку сплошной масляной пленкой. И тогда, кричи не кричи, ничем не поможешь.