Дальняя пристань

Скосил глаза на часы Игореши — времени без десяти девять, а наших ореликов нет. Духом пал и не знаю, что предпринять. Елецкий, поддерживая меня, предложил «Пойти и набить морду!» — кому и за что не уточнил. Когда я в душе уже согласился с другом, на горизонте показалась плотная кучка людей. Они подошли ближе, и мы все вместе расхохотались совершенно уместному замечанию Муленюка:

— А ето ще за банда?

Толпа остановилась, а у меня в глазах замелькали кадры из «Оптимистической трагедии» — сцена появления подмоги. Колорит был тот же, только в северном исполнении. Предводительствовал не кто иной, как сам парторг Александр Иванович. Он пожал мне руку, потом ребятам, кивнул Карпычу и попросил всех зайти в конторку. Там, выдавив из-за столов напуганных нашествием учетчиц, пополнение изобразило готовность слушать и внимать. Александр Иванович официально представил меня, обозвал наш коллектив комсомольско-молодежным и, переждав смешки, произнес несколько фраз про сложность момента и ответственность задач. Потом, сославшись на особые отношения некоторых товарищей с правоохранительными органами в лице участкового, пообещал всем воздавать только по заслугам, посулив держать наш коллектив постоянно в поле зрения…

Мы отправились в мерзлотник, где нас ждала простая нелегкая и даже денежная работа. Надо было штабелевать ящики с уже законтаренной рыбой, не допуская пересортицы, то есть ящики с пыжьяном не должны оказаться среди ящиков с ершами, а селедка ни в коем случае рядом с ряпушкой… Рыхлый мужчина с сизым, наверное, от холода лицом, заявил, что он неграмотный и читать по печатному не умеет. Подскочил вчерашний кликуша со звонким голоском и подал бумажку с печатью. В ней было написано, что у Оболмасова А. Е. хронический тонзиллит и работа на холоде ему категорически противопоказана. Справку выдали в Тюмени два года назад. Длинный, легко одетый мужчина, что-то бурча, подался к выходу. Подбежала мастер, попросила несколько человек. Я срочно отправил ехидничавшего Муленюка с компанией приятелей и, уточнив, откуда и куда перетаскивать ящики, позвал народ за санками. Кроме нас четверых за санями отправился сухощавый татарин.

— Работать надо. Деньги зарабатывать надо. Зачем приехал дурака валять.

После двух рейсов с полными ящиков санями мимо о чем-то громко спорящих «романтиков» к нам подскочил еще один и, упершись плечом в ящики, завопил:

— Р-р-раз, два, взяли! Еще взяли! — И, обращаясь ко мне сварливым говорком, сказал: — А ведь, едрена корень, бригадир, работку-то нам по блату дали. Я Иваныча знаю, он в курсе чем шушеру брать.

На это Елецкий огрызнулся:

— Сам поди тоже из них.

— Не-е-е, — беззлобно протянул мужик, — я штрафник. Меня Ян за прогулы выпер.

Он шумно и сожалеюще швыркнул большим картофелеобразным носом.

— Эти тоже будут робить. Там Геша с Колькой обалтывают. Колька этот силен, но пока он с имя демократничает. Он велел сказать: «Будь спок!»

— Это ты, дяденька, будь спокоен, у нас принцип старый проверенный: «Кто не работает — тот не ест».

— Насчет работы посмотреть надо, а что ты поесть тоже не мастак, так это по тебе видно, — парировал мужик, не меняя при этом выражения, да и можно ли было ухватить эти изменения на испитом лице, где один только нос рассказывал все о своем владельце.

Игореша насупился и даже от обиды перестал толкать сани. Он в самом деле был до жалости стройным, и все его успехи в спорте ему не помогали.

Витька поспешил смягчить удар:

— Брось, Игорь, тут мы все синие, свет вон какой блеклый.

На обратном пути нам встретилась еще шестерка, влекущая сани, предводительствуемая Гешей-братишкой. Он как всегда веселил честной народ — там похохатывали. Остальные нагружали выстроенные в ряд трое санок, явно подчиняясь командам хмурого, словно бы силившегося припомнить что-то важное, дядьки.

Я сообразил — это и есть тот самый Колька. Мужички поволокли санки, а он остался и грузил наши. Потом придержал меня:

— Ты погодь, потолковать надо.

— А чего толковать, вон ящиков сколько — бери и тащи, пока силы есть.

— Да ты, я гляжу, парень того, попрыгунчик, — и со злой убежденностью заявил: — А в деле ты, сосунок, ни хрена не смыслишь!

— Так возьмись и командуй, — возмутился я.

— Ты не загорай, не загорай, ты полегче, — он чуть-чуть смягчил тон, — мне не до жиру, а тебя на собрании внимательно слушал.

Мне было удивительно, что кто-то из этой публики вдруг оказался на собрании и интересовался профсоюзными и вообще подобными делами. За моей спиной уже, как дух охранитель, торчал Елецкий. Он то исчезал, то вновь выныривал из темных галерей.

— А вы, я смотрю, трусоваты, сибиряки, мать вашу!

— Северяне, — лениво, врастяжку поправил Елецкий.

— Ты хоть и большой, а видно… — но, не договорив, примирительно добавил: — Географию учить тоже надо с умом, тезка.