Дальние родственники

«Потому что и деньги я у тебя отберу, друг Владимир», — улыбнулся Бруно.

«Боишься, что меня обвинят в валютных махинациях?» «Хуже. Купюры столетней давности, да еще фальшивые, да еще сделанные не из бумаги… Увы, друг Владимир, увы…» «Ты меня огорчаешь, друг Бруно. Как же я доберусь до своего Дома ветеранов? Пешком? Через всю Европу. Подайте бывшему русскому драматургу, возвращающемуся на родину, же ву при, мсье, битте, эншульдиген мих…» «Что-что, но нищенствовать в Европе мы тебе не разрешим. И окажешься ты, друг Владимир, точно в своем Доме ветеранов сцены. Откуда начал ты свое путешествие, туда и вернешься».

«И опять я не увижу самого движения во времени?» «Нет».

«Но…»

«Это невозможно, друг Владимир».

«Ты недоступен, друг Бруно».

«Что делать, как говорили когда-то, ноблес оближ, положение обязывает».

«Мог бы и не переводить, — почему-то обиделся я. — Или ты меня уже совсем идиотом считаешь».

«Нет, отчего же, не совсем, — улыбнулся Бруно. — А если говорить серьезно, мне грустно расставаться с тобой, друг Владимир, я привык к тебе…» «Спасибо, друг Бруно, я унесу эти слова с собой. Это хоть можно забрать с собой?» «Можно, — очень серьезно сказал Бруно. — А я унесу с собой память о добром и смелом человеке…» «Но…» «Помолчи, друг Владимир, помолчи. Ты даже не понимаешь, как ты приблизил к нам и оживил свое время. Нам будет не хватать тебя».

— Вот, собственно, и все, — вздохнул Владимир Григорьевич и посмотрел на своих слушателей. — Остальное вы знаете. Я вернулся…

Иван Степанович с достоинством расстегнул брюки, опустил их и лег животом на жесткий диванчик, покрытый белой куцей простынкой с черными инвентарными печатями.

— Пожалуйста, Леночка, — снисходительно сказал он, — я готов.

Старшая сестра вынула из автоклава иглу и вставила в шприц. Чудак он все-таки, Иван Степанович. Как будто делает одолжение, честь оказывает, подставляя задницу.

— У вас витамины, сегодня последний укол.

— Я думаю, следует сделать еще несколько уколов. Мне они очень помогают.

— Это решаю не я. Сходите к Юрию Анатольевичу, если он решит…

— Я ходил.

— И что же?

— Два раза не мог застать его, все время у Харипа в шестьдесят восьмой, — сказал Иван Степанович осуждающе. — Не понимаю, почему нужно все время заниматься одним человеком. В конце концов, он же не личный врач Харина, не Харин ему зарплату платит, а государство.

Леночка протерла место укола спиртом, втянула в шприц раствор витамина, нажала на плунжер, посмотрела на изгиб блеснувшей струйки и привычным движением вонзила иглу в обширную ягодицу.

— При чем тут личный врач? — сказала она. — Просто Владимир Григорьевич рассказывал о своем путешествии.

— Спасибо, — сказал Иван Степанович таким тоном, что было ясно, кто кому делал одолжение: не она ему, а он ей оказывал честь, доверяя свою совсем еще недавно начальственную задницу. Он важно и неторопливо поднял брюки, так же важно и неторопливо что-то булькнуло в нем, перелилось, и он спросил:

— А что за путешествие? Это когда он отсутствовал?

Слово «путешествие» он произнес с саркастическим нажимом. Конечно, подумала Леночка, Иван Степанович — дядька неприятный, вечно надутый, как индюк, но на этот раз его сарказм был ей понятен. Наверное, потому, что Юрка воспринимал россказни Харина с глупой детской доверчивостью. Конечно, старик был не виноват. Она ничего не имела против Харина, старичок тихий, неназойливый, нетребовательный в отличие от некоторых других. Но то, что он ставил ее Юрку в глупое положение, вызывало в ней глухое раздражение. Ну, тронулся старичок, бывает, даже и с молодыми бывает, но другим-то зачем голову морочить своими бреднями. Наверное, это раздражение и заставило ее сказать:

— Видите ли, был он в двадцать втором веке. — Она подумала и добавила: — Ив девятнадцатом. В Англии.

Смех зародился где-то в необъятных глубинах обширного тела Ивана Степановича, долго поднимался кверху, фильтровался и наконец вышел из него несколькими неспешными солидными выхлопами: ха-ха-ха.

— Шутница вы, Леночка.

Наверное, собственный смех был ему приятен, потому что слово «шутница» произнес он благосклонно, одобрительно, как будто награждал ее некой почетной грамотой.

Следовало бы, конечно, старшей сестре промолчать, тем более что ждали свою очередь на процедуры еще несколько человек, но в ней шевелились какие-то неясные планы. Она и не пыталась их уяснить, боялась подсознательно, что, оказавшись с ними с глазу на глаз, устыдилась бы. А так, как бы и не понимая, что делает, она сказала:

— А я и не шучу. Он и вправду уверен, что побывал в будущем и прошедшем.

Иван Степанович еще раз булькнул, пропуская сквозь многочисленные внутренности смех, но уже другой, довольный, ибо испытывал в эту минуту глубокое удовлетворение.