Дальние снега

— Тогда я буду говорить с тобой, — произнес по-французски царь, — не как судья, а как дворянин, равный тебе. Мы ищем не виновного, а искренне желаем дать возможность оправдаться. Я не допрашиваю, но прошу тебя, как благородного человека, сказать искренне и откровенно: чего вы, собственно, хотели? Если я смогу это одобрить, мы будем действовать вместе.

«Да, этот человек умен, — снова подумал Бестужев, — но искренен ли?»

Царь же с досадой сказал себе, что вот приходится разыгрывать комедию. Но ничего не поделаешь, надо выудить все, а руки его окажутся развязанными после того, как ему принесут присягу.

Усадив Бестужева на канапе, царь поглядел внимательно, ожидая ответа на свое предложение «действовать вместе».

— Я готов сказать вам всю правду.

Может быть, хоть этим он восполнит провал на Сенатской?

Николая Павловича внутренне передернуло — этот бунтарь не назвал его величеством.

— Не так-то уж часто царям доводится выслушивать правду, — горько сказал он, — чтобы я от нее отказался. Ты любишь отечество? — внезапно спросил он.

— Конечно.

— А считаешь ли ты, что я могу любить его не меньше твоего?

— Да, ваше величество, — в некотором замешательстве ответил Бестужев.

Николай Павлович с удовлетворением подметил это замешательство мятежника, впервые назвавшего своего монарха подобающим титулом.

— Тогда что же нас разделяет? То, что благо России мы видим по-разному. На Сенатской площади вы жаждали моей гибели.

Бестужев сделал протестующий жест. Царь положил на его рукав пальцы в рыжеватом пушку.

— Не возражай. И я вынужден был прибегнуть к силе оружия, чего вовсе не желал. Но не лучше ли нам попытаться понять друг друга и найти, в чем мы едины, что нас соединяет, а не разъединяет.

«Мы, кажется, недооценили царя», — делая приятное для себя открытие, подумал Бестужев.

— Вы безусловно правы, государь.

— Я готов принять истину, какой бы она ни была. Ты же своей искренностью поможешь и своим товарищам, и отечеству.

— Буду предельно правдив, — Бестужев помолчал. — Для вступления моего в тайное общество были свои резоны. Главный из них: я тяжело переживал упадок российского флота. Корабли гниют на причалах, не выходя в море. Матросов изнуряют на береговых работах. Флотовожди — люди неспособные. Флот сейчас разваливается внутри, хотя и набелен, нарумянен сверху. Петрово детище гибнет…

— Но, Бестужев, — прервал его император, — то, о чем ты говоришь, тревожит верховную власть не менее твоего. Разве запрещено благомыслящим людям критиковать замеченные ошибки? Подавать прожекты?

— К прискорбию, государь, прок от этого бывает невелик. К примеру, лейтенант Торсон подал в министерство весьма дельную записку, но она лежит без движения который год, потому что люди, облеченные монаршим довернем, не желают лишних хлопот. Невольно усомнишься в самой августейшей особе… («Наконец-то ты проговорился», — зло подумал Николай Павлович.) Но не один флот был причиной моих сомнений. По долгу службы мне довелось немало путешествовать по свету… С сокрушением сердечным я видел, что даже в крохотной Голландии, с ее скудной природой, народ живет лучше, нежели российский. В чем причина — спрашивал я себя. И видел один ответ: вольнолюбивые голландцы более двухсот лет назад сбросили с себя иго гишпанской монархии. Мы же, россияне, с иоанновых времен пребываем под гнетом деспотизма. («Вот до чего додумался, мерзавец!» — хотелось крикнуть царю, но он сдержал себя.) Мы надеялись, что если вся гвардия соберется близ Сената и попросит наследника престола даровать законы… В совести своей я думал, что каждый, покуда не дал еще присягу, может изъяснить свои нужды… Соболезнуя сердцем о неустройствах и злоупотреблениях в моем отечестве, я жаждал утешительных перемен. Солдаты, возвратись с поля брани, роптали: «Мы избавили отчизну от тирана Наполеона, а нас опять тиранят дома, навесив прежние вериги». Есть ли что-нибудь гнуснее, государь, крепостного права? Миллионы питателей рода человеческого влачат жалкую участь, подчинены необузданной воле помещиков, власть коих не определена никакой мерой, никаким законом. И разве язва сия не располагает Россию к бедствиям большим, чем всякое иное государство? Обширная страна, обитаемая трудолюбивым, смышленым, сильным народом, коснеет в невежество… Вот зло, государь, чрез истребление коего водворится в отечестве благосостояние.

Бестужев говорил быстро, проникновенно, как о том, что в мыслях выносил и выстрадал.