Дальние снега

— Два орудия — через палисад! Саперную роту — к пролому!

Еще раз прочитав записку, недовольно поморщился: «Водницкого рано награждать. Пусть получше из него выветрится дух Сенатской площади. Собирает у себя в палатке „прикосновенных“… Доберусь до них…»

— Как там? — обратился генерал к Мите, имея в виду город.

— Жарынь, ваше высокопревосходительство.

Паскевич нахмурился.

Митя, словно бы желая успокоить генерала, добавил:

— Да ить мы назад ни шагу не попятим!

Митя возвратился через пролом и подбежал к Бородину в тот миг, когда одна пуля раздробила тому челюсть, а другая, разбив костяную рукоять шашки, поразила полковника в живот.

Бородин упал на землю. Доставили носилки, отнесли труп в сторону.

Артиллеристы, установив легкую пушку на крыше сакли, обдавали город картечью. Турки накатывались на бастион вал за валом. Их отбрасывали, а они вновь устремлялись в контратаки. Борьба шла за каждую саклю, их брали на штык.

Турок с горящей головней подполз к пороховому складу, но не успел взорвать: канонир Голуба прикончил его. Турчанки, обмазав лицо сажей, тоже шли в атаку. Рукопашная продолжалась пятый час, а конца ей не было видно.

С грохотом взорвался зарядный ящик. Начались пожары. Багровое пламя расплескалось по темному небу вкруг цитадели.

Головченко полез в горящую саклю, вынес из огня турчонка лет двух, сказал Мите, словно бы винясь:

— Дите ж! — и снова забарабанил.

Кругом валялись обгорелые тела. У зарядного ящика в муках умирал канонир Голуба, из его уха торчали кости.

Раненный в ногу немолодой грузин из добровольческой дружины генерала Мадатова, тяжело опираясь на банник, заряжал на выступе скалы орудие и сам же стрелял. Серый суконный чекмень его изрешечен пулями, газыри сорваны, архалук из темного бурмета — в подпалинах, папаха азартно сбита набекрень, по черному от копоти лицу струями течет пот. Но грузин, стараясь не наступать на раненую ногу, приковыливая, продолжал единоборство, пока пуля не повалила его наземь.

Турки начинали новую атаку.

После двенадцатичасового штурма и ухода из крепости войск Кессе Магомет-паши, утром над цитаделью, триста лет не видавшей чужеземного стяга, взвилось русское знамя.

Паскевич въезжал в поверженный Ахалцых на белом, как снег, кабардинском коне. Топорщились бакенбарды генерала, на лице играла торжествующая улыбка.

Дотлевали головешки жилищ, на пороге сожженной сакли сидел древний старик в зеленой чалме, рваных синих шароварах, сумасшедше подмигивал генералу.

Высокий костлявый полковой священник, стоя у походной полотняной церкви, сурово говорил толпам пленных, поднимая над головой серебряный крест:

— Разумейте языци и покоряйтесь, яко с нами бог!

Ряса и епитрахиль священника измазаны кровью, глубоко сидящие глаза глядят мрачно.

Пронесли плененное знамя: золотой лев, освещенный лучами солнца, держал меч в правой лапе.

Паскевич остановил коня возле полкового знамени, израненного картечью. Ох, поредели ширванцы, не более половины в строю…

— Много ли вас, ребятки, осталось? — спрашивает генерал барабанщика Головченко.

— Штурма на два достанет, ваше высокопревосходительство! — браво отвечает тот, и Митю неприятно царапает по сердцу эта наигранная бравость ответа на виду у разора и смерти.

Паскевич привстал на стременах.

— Честь и слава вам, победители! — заговорил он отрывистым, сиплым голосом, обращаясь к ширванцам. — Храбрее и мужественнее вас не видывал!

До Мити слова генерала доходят словно издали, в голове звон какой-то.

— Повергли к стопам всемилостивейшего государя… под державой монарха…

Митю неотвязно преследует видение: молодая турчанка с ребенком на руках ринулась в огонь, когда за ней погнался солдат со штыком наперевес.

— Сады и сакли — в пепел! — доносится голос генерала. — Наказать… Гром русского оружия и его всепожирающий блеск… Преданность царю и отечеству…

«Зачем же тай молодухе с дитем надо было погибать? — неотступно подкатывала мысль, и Митя не мог от нее избавиться. — Мирные ж они…»

— А теперь, — в голосе Паскевича зазвучал металл, — открыт путь в недра стран Азии, где две тысячи лет живет слава побед великого Рима!

Головченко, подтолкнув Митю локтем, сказал шепотом:

— Нужна мне та Рима! До своей бы Марфы добраться..

Паскевич собирался уже отъехать, когда взгляд его задержался на Мите. Он узнал посыльного Бородина. Но почему тот в казачьей форме, а стоит среди ширванцев?

— Из какой части? — спросил генерал.

— Донской полк, ваше высокопревосходительство! — вытянулся Каймаков. — Приписан в охрану его превосходительства русского полномочного министра в Персии Грибоедова.

— Вот те на! — неожиданно развеселился генерал. — Где Персия, а где ты?

Коренастый майор, оставшийся за Бородина, объяснил командующему, что произошло с этим казаком.

— Осмелюсь доложить — неплохо воевал.

Паскевич довольно кивнул головой и снова обратился к Каймакову:

— Так тебе, братец, надобно в Тифлис поспешать, а то и персы без тебя никак не обойдутся.

— Слушаюсь — поспешать!