Дальний остров

Четверг, 3 июля

Сегодня вечером я начинаю вести записи. Если кто-нибудь их прочтет, он, надеюсь, простит, что я налегаю на местоимение «я». Я ничего не могу с этим поделать. Ведь я же пишу.

Когда я вернулся сегодня после ужина к своему костру, я в какой-то миг почувствовал, что моя алюминиевая кружка — это мой друг и он, сидя на камне, испытующе смотрит на меня…

Сегодня днем одна муха (по крайней мере, мне кажется, что это была одна и та же) страшно долго жужжала вокруг моей головы. Прошло какое-то время, и я перестал думать о ней как о назойливом, гадком насекомом, я подсознательно пришел к мысли, что это противник, к которому я на самом деле отношусь с любовью, что мы просто играем так друг с другом.

И еще сегодня днем (это было главное, чем я занимался) я сидел на выступе скалы и пытался выразить в стихах — в сонете, — как мне в разное время по-разному виделась цель моей жизни (три точки зрения). Сейчас я, конечно, вижу, что напрасно старался, ведь я даже прозой не могу этого сделать. Однако, занимаясь этим, я уверился, что жизнь — зряшная трата времени, примерно так. Я до того опечалился и разнервничался, что все мысли были полны отчаяния. Но потом посмотрел на лишайники, записал о них кое-что, успокоился и подумал, что грустил я не от бесцельности жизни, а от незнания, кто я и зачем существую, и еще оттого, что я не показал родителям свою любовь к ним. Последнее было близко к истине, но следующая моя мысль была немного мимо. Я подумал: вся беда в том, что мало времени, что жизнь слишком коротка. Это, конечно, так, но моя печаль была не из-за этого. Вдруг меня осенило: я тоскую по родным.

Поставив себе диагноз «тоска по дому», я смог бороться с болезнью при помощи писем домой. До конца похода я и в дневнике каждый день что-то писал, и само собой вышло, что я стал отдаляться от Уайдмана и все больше внимания обращал на девушек; никогда раньше я не добивался таких успехов в общении. Чего мне прежде не хватало — это некоего, хотя бы даже и не вполне отчетливого, представления о своей личности, а тут, в одиночестве, заполняя страницу фразами от первого лица, я такое представление обрел.

Немало лет потом я подумывал о новых походах, но не настолько целеустремленно, чтобы взять и отправиться куда-нибудь. Личность, которую писание помогало мне в себе открывать, все-таки не была идентичной личности Тома. К его старому рюкзаку фирмы «Джерри» я, однако, прикипел душой, хотя для повседневного использования он был не слишком удобен, и я подпитывал свои мечты о дикой природе, покупая дешевые второстепенные принадлежности туристского быта — такие, как, например, гигантский флакон мятного жидкого мыла «Доктор Броннер», которое Том не раз мне расхваливал. Собираясь в колледж перед началом последнего учебного года, я положил «Доктора Броннера» в рюкзак, но по дороге в автобусе флакон лопнул — и моя одежда и книги намокли. Когда я попытался отмыть рюкзак под душем в общежитии, ткань расползлась у меня в руках.